Odessa Daily › Мнения › Виктория Колтунова ›

ДЕЛО ОБ УЗКОМ НОЖЕ. Виктория Колтунова

Виктория Колтунова

9 декабря 2023 в 11:38

Текст опубликован в разделе «Мнения». Позиция редакции может не совпадать с убеждениями автора.

Не хочу слышать людей. Не хочу с ними разговаривать. Они пытаются влезть в мою жизнь. Полюбопытствовать. Им мало своей, наполненной пустыми разговорами, ненужными звуками? Своя у них никчемна и скучна? Я живу в коконе, а вы лезете в него, пытаетесь раздвинуть его оболочки своими пальцами. Вот и сейчас…

- Встать, суд идет! – провозгласил секретарь.

Толпа, заполонившая скамейки в конце судебного зала, поднялась. Было 12 часов пополудни. В окна судебного зала бились зеленые ветви платана, сквозь них проливалось яркое, тающее от собственной жары, солнце.

-Слово предоставляется обвинителю, - произнесла секретарь суда.

Прокурор, совсем молоденький мальчишка, с тощей шеей, торчащей из ворота голубой рубашки, вскочил на ноги.

- Подсудимая… при входе его в дом, пытаясь препятствовать входу… нож специально был выбран ею заранее, узкий, длинный, для лучшего проникновения в тело… нанесла удар, целясь в сердце, но потерпевший, защищаясь, поднял левую руку… промахнулась и попала в руку… нанесла рану потерпевшему, не оказала медицинской помощи, захлопнула дверь…

Пожилой судья слушал длинную речь прокурора, прикрыв глаза.

- И назначить наказание в виде лишения свободы сроком десять лет в колонии общего режима - закончил обвинитель.

Какая глупость - заранее выбрала узкий. Просто в тот день я была на базаре, продавщица предложила два ножа в прозрачной упаковке, самозатачивающиеся. Мне было интересно, что значит, самозатачивающиеся, и я купила. Вовсе не для убийства купила, а из любопытства, и просто рассматривала их, когда он пытался впереться в дом.

- Подсудимая Снаткина, вы признаете свою вину? – спросил судья.

Она молчала.

- Я прошу снисхождения к моей подзащитной, учитывая состояние ее здоровья и стресс по поводу смерти матери, - вступила женщина-адвокат.

- А я прошу учесть, что потерпевший заменил Снаткиной родного отца, вырастил её, воспитал, дал образование! И так она его отблагодарила! – выкрикнул молодой прокурор, еще не научившийся сдерживать свои эмоции в зале суда.

Я люблю свою комнату. Она самая маленькая в доме, но она моя. У правой стены узкая постель – простой деревянный топчан, старый ватный матрас, я сплю на нем с 12 лет. Напротив, у окна, углом, трюмо. В это зеркало я смотрюсь каждое утро, проснувшись. Я подхожу к зеркалу и смотрю в него, не отрываясь. Вижу молодую девушку. У нее мои глаза, мой рот. Это я. Мой друг, моя подруга. Она для меня все – советчица, наперсница, духовник. Я здороваюсь с ней каждое утро. Здороваюсь голосом, я не стесняюсь ее. Она наполняет меня жизнью, никогда не предаст. Предательство – самое страшное, что может быть. Мне кажется, что если у меня отнимут зеркало, это будет предательство меня, и я сразу умру. Девушка в зеркале – моя опора.

- Экспертиза направления вхождения ножа в руку показала, что, подсудимая действительно целилась в сердце потерпевшего, но он успел повернуться и подставить левую руку, то есть, его спасла только быстрота реакции, - зачитывал с листа прокурор.

Судья, все так же прикрыв веки, лениво кивал головой.

Я бы могла завести себе друга среди глухонемых. Вот кто не надоест мне лишними разговорами. Мне дали адрес клуба, где они собираются. Общаются на сурдо языке, языке жестов. Я не нашла там никого, с кем мне было бы интересно. Смотрела их речь и видела, что нет там того, с кем бы мне хотелось подружиться. Остается мое зеркало, я шевелю губами, глядя в него, и оно мне отвечает тем же.

- Свидетельница Рыжова, что вы можете рассказать по данному делу?

- Я живу по соседству, ваша честь. Я помню еще родного отца Снаткиной. Замечательный был человек, но вот доброта его сгубила. В мороз отключился свет, что-то на столбе случилось, вызвали аварийку, она все не ехала. А у кого котёл отопительный от электричества, в тех домах дети замерзать стали, минус десять было. И он полез на столб подключить, а столб обледенелый был…

- Рыжова, вас спрашивают об отношениях Снаткиной и потерпевшего, ее отчима, а не отца!

- Да, так после как погиб отец, мать ее вышла замуж за Николая, через год, время выдержала год, все красиво. Тогда Эльвире было 8 лет, а младшей, Наташе, шесть. Николай всю заботу о них взял на себя. И одевал, и кормил, и учил. Я ж видела, как он Наташку в детский сад водил, как девочки у него одеты, обуты были. К Эльвире учительница частная приходила, так кто ж ее оплачивал, только Николай, мать же не работала, по хозяйству крутилась. Эльвирке сейчас 24, это он почитай 17 лет ее на себе тащил, как она могла в него нож встромить, ума не приложу. Но что она со странностями, необщительная какая-то, не как все, так это всегда видно было.

А как мне с ними общаться? Зачем? Что за дура эта Рыжова.

- Подсудимая Снаткина, у вас есть вопросы к свидетельнице?

Она отрицательно покачала головой.

- Свидетельница Пенькова, вы дружили с покойной матерью Снаткиной, так? Часто заходили в дом, что вы можете рассказать об общей атмосфере в семье?

Да, уж, свидетельница! Шумная, бестолковая, но хотя бы не нудная. Как придет, все время что-то рассказывает, не давала маме слово сказать. Не люблю таких.

- Ваша честь, я дружила с матерью Эльвиры много лет. Да, часто бывала в доме, думаю, для матери Эльвиры была единственной подругой, ну не стала бы она от меня скрывать, если б дружила с кем-то еще, правда? Мы иногда ходили с ней в кафе-мороженое, она любила шоколадное крем-брюле и взбитые сливки с засахаренной клюквой. В кино ходили. Не замечала ли я что-либо особенное в отношениях матери и дочери? Нет, ничего особенного не было. Все, как всегда. Только знаете, моя лучшая подруга, моя Зиночка, в последние годы как-то увяла, не радовалась жизни. Нет, чем это объяснить, она не говорила. Постарела сильно. Словно точило ее что-то. Ну, все мы стареем, но она как-то резко. Ну да, у нее были проблемы с сердцем, стенокардия жуткая, конечно, потому плохо и выглядела, согласна. А Эльвира как относилась к Николаю? Да никак вроде. Я никогда не видела, чтоб она ему подала чай, или другую еду, например, как матери подавала. А он заботился о ней, как же. Отчим ведь. Всегда была хорошо одета, книги ей покупал, учительницу частную оплачивал, это я знаю. Давал деньги Зиночке, чтоб она дочерей в театр, в музей сводила. Он не жадный, хороший человек, совестливый. Ничего про него плохого сказать не могу.

Очередная балаболка, пустышка, они все похожи друг на друга.

- Свидетель Пронин, потерпевший Николай Петровский рассказывал вам что-либо о своей приемной дочери Эльвире Снаткиной? Может, жаловался на ее поведение, неприязнь, у них была какая-нибудь вражда? Подумайте хорошенько, от вашего ответа многое зависит, ведь, если вражды не было, то покушение на жизнь Петровского приобретает чисто материальный, корыстный характер, в целях захвата части жилплощади, законно принадлежащей Петровскому. От этого зависит срок наказания Снаткиной, понимаете? Либо какие-то оправдательные мотивы. Сама же она, видите, ничего нам рассказать не хочет, молчит.

- Ваша честь, я с Николаем еще в один класс ходил. Мы так и не расставались со школы, вместе армию отслужили. Он очень хороший человек. Я еще ему говорил, зачем ты жену с двумя детьми берешь, на шею взваливаешь, ведь можешь себе свободную найти, своих детей завести. Он мне говорил, что любит Зинаиду и детей ее тоже полюбит, дети в браке не помеха, даже чужие. Я потом уже, через несколько лет, спрашивал, отчего своего не завел? Он сказал, что Зинаида больше рожать не хотела. Вот и прикипел душой к ее дочкам. А Эльвира всегда холодная была, нелюдимка, никогда не видел, чтоб она как-то ласкалась к родителям, или благодарила за что-то. Замкнутая, мрачная. Я вот, честно скажу, не вижу причины ей отчима ножом в сердце бить, кроме как за жильё. Наташа, младшая, замуж вышла, уехала к мужу, мать умерла, Эльвира осталась хозяйкой целого частного дома, четыре комнаты, сад. Вот и думает, небось, зачем ей там отчим?

Боже, какой идиот! Они все такие идиоты!

- Ваша честь, - поднялась на ноги женщина адвокат, - я прошу учесть, что моя подзащитная – инвалид, глухонемая, я пригласила в суд сурдо-переводчицу и прошу допустить ее к процессу. Возможно, моя подзащитная просто не понимает, о чем идет речь. Хотя прокурор утверждает, что она читает по губам, и на допросе прекрасно понимала, о чем ее спрашивает следователь, но я думаю, что для объективности процесса следует привлечь сурдо-переводчицу.

- Не возражаю. Секретарь, возьмите паспорт и диплом у переводчика.

- Спросите у подсудимой, она действительно хорошо читает по губам, она понимает, о чем идет речь в процессе?

Переводчица, глядя на Эльвиру, задала жестами вопрос.

Эльвира правой рукой показала – да! Ладонь к себе, три пальца к собеседнику, затем подняла два оставшихся пальца.

- Спросите ее, она будет говорить? Она хочет сказать что-нибудь?

Переводчица спросила.

Эльвира показала жест открытой ладонью наружу – нет.

По залу прокатился шум. Судья постучал молоточком.

- Тише, кто будет шуметь, велю вывести из зала!

Инвалид, глухонемая, они так меня называют. Я по губам читаю не только то, что они говорят, но и читаю по глазам, понимаю, что они думают. Я понимаю больше, чем они, здоровые. Нормальные, как они себя называют. Вот тогда, в столовой, я стояла лицом к зеркалу, а они сидели за столом, сзади, и говорили за моей спиной и думали, что я не слышу и не вижу их губы, но я видела их в зеркале. Я читала в зеркале, о чем они говорили, они говорили о НЕЙ, и нож тогда вошел в мое сердце, а не в его.

- Подсудимая Снаткина, я еще раз повторяю вам, следите за моими губами, - терпеливо и тщательно артикулируя, заговорил судья, - суд сделает вам снисхождение, учитывая вашу инвалидность и вероятную слабость нервной системы, но вы должны дать показания. Что привело к конфликту между вами и Николаем Петровским? Вы покушались на убийство или ударили его в состоянии аффекта? Он оскорбил вас чем-то? На следствии вы молчали, и сейчас молчите. Вы понимаете, что копаете себе яму? Адвокат, вы объяснили подзащитной её проблему?

- Конечно, ваша честь. Я подробно объяснила, либо она будет обвинена в покушении на убийство, с целью захватить полностью дом, часть в котором принадлежит ее отчиму, как наследнику после своей жены, ее матери, либо суд найдет смягчающие обстоятельства для уменьшения срока, если она объяснит, почему не пускала его в дверь, почему ударила его ножом. Но она упорствует, молчит.

- Потому что ей нечего сказать, - мрачно подтвердил прокурор, - нет у неё объяснений, кроме одного, патологической жадности. Ради пары метров жилой площади, Снаткина пыталась убить человека, вырастившего ее, воспитавшего, заменившего ей родного отца. Да сколько бы он занял в том доме, одну комнату, не больше, ту, где прожил со своей женой 12 лет в любви и согласии.

В конце зала снова послышались перешептывания. Там сидели вольные слушатели, те, кто ожидал своей очереди на справедливый суд или те, кто просто приходил послушать судебные прения, в которых обнажаются людские чаяния, пороки и надежды. И погруженные в свои проблемы истцы и ответчики, и праздные любопытствующие.

Зал был полон. Старый судья никогда не препятствовал тому, чтобы люди свободно заходили в зал и слушали судебные заседания. Он считал, что такие процессы воспитывают в человеке уважение к Закону. Тем более, что Закон предусматривает открытость процесса, не запрещает его за редкими исключениями, и хотя молодые судьи обычно выгоняли из зала посторонних, этот, наоборот, приветствовал публичность.

Эльвира повернулась и посмотрела в конец зала сквозь решетку клетки для уголовных преступников, в которой она находилась.

Пять рядов скамеек были предназначены для вольных слушателей. Их занимали в основном женщины пожилого возраста, но были и молодые мужчины. Люди шептались между собой, сидя парами. Женщины, не скрывая, выражали свои чувства.

Эльвира легко читала по их губам, хотя женщины старались говорить тихо, чтобы судья не выставил их из зала. Но ей-то, какая разница, тихо или громко? Ничего другого, чем то, что она прочитала, Эльвира и не ожидала от них. Пожилые женщины не любят молодых, даже если те некрасивы. Но все равно, у нее сжалось сердце в остром ощущении одиночества.

- Смотри на нее, ни один мускул на морде не дрогнет. Гадина!

- Видно, что подоночная, ишь как упирается.

- Хочет замуж выйти, вот и надеется мужа квартирой завлечь, больше ж нечем.

- Ничего, Бог не фраер, будет ей наказание и окромя тюрьмы.

- Обвинение просит 8 лет, да я бы ей все 15 вкатала, суке!

- Отсидит свое, выйдет, а я еще ей добавлю люлей, далеко не уйдет.

- А вот сядет, а дом-то все равно ему достанется, только весь! От, дура, так дура!

В тот день, когда исполнился месяц после смерти матери, Эльвира написала ей письмо.

«Мамочка, любимая моя! Где ты сейчас? Знаешь ли, что со мной, вспоминаешь меня, или просто спишь вечным сном? Мне кажется, что тебе холодно под землей, и меня это мучает. На третий день после похорон пошел снег. И тогда я испугалась, что тебе холодно, ведь ты в одном черном платье с серебряной вышивкой, оно тонкое, легкое. А у тебя не было другого. Сколько помню тебя, ты всегда все отдавала нам с Наташей, а себе ничего, бедно одевалась, мало ела. Меня это мучает, мама. Я была плохой дочерью тебе. Я ничего не сделала, чтобы помочь тебе, а надо было. Просто я не знала, как. Боялась причинить тебе еще большую боль. Вмешаться? Какое я имела право? Не право, обязанность, обязанность была защитить тебя, я струсила, ушла от ситуации, я оказалась слабой и глупой, я предала тебя. Прости меня, если можешь, мама. Я люблю тебя. Твоя маленькая Эля».

Она запечатала письмо в конверт, написала адрес – Маме. И отнесла на кладбище. Закопала на холмике и ей стало легче. Шла по тропинке к выходу и чувствовала, что вроде бы спина как-то расправилась, не так давит плечи.

Судья объявил перерыв на полчаса, вышел, не глядя на народ, черная мантия развевалась за спиной как крылья.

Видимо, ему надо отдохнуть у себя в кабинете, ведь старенький совсем, а суд идет с раннего утра.

Эльвира сидела в клетке для подсудимых на скамье, сложив руки ладонями друг к другу, и свесив их между колен. Конвойные отошли от клетки и тоже сели на стулья, тихо переговариваясь между собой. Прокурор отвел адвокатшу в сторону и в чем-то ее убеждал, а она улыбалась и качала головой. Сурдопереводчица читала книгу. Народ в конце зала потерял интерес к Эльвире и обсуждал свои собственные проблемы. Солнце за окном потускнело и тоже соскучилось.

- Продолжаем наше заседание, - провозгласил судья. Он снова сидел на своем кресле с высокой спинкой. Позади его головы на стене был прикреплен трезубец, а справа в углу чуть шевелился от сквозняка государственный флаг.

- Ваша честь, - громко заявила адвокат, - я хочу обратить внимание суда на следующий факт. Обвинение утверждает, что Снаткина целилась в сeрдце потерпевшего, желая его убить, но он, защищаясь, повернулся боком, выставил руку, и она попала в левую руку. Однако, рана, нанесенная Снаткиной, находится на фронтальной части предплечья Петровского. Если бы дело обстояло так как утверждает прокурор, то подсудимая попала бы в боковую часть руки. Поэтому я настаиваю, что нанесение раны произошло случайно, Снаткина открыла дверь, уже имея в руках нож, она не знала, кто звонит, и не могла приготовить его заранее. Увидев, что в дверь пытается пройти Петровский, Снаткина пыталась его вытолкать и в результате нечаянно нанесла удар ножом. У нее не было никакого умысла на убийство. Это несчастный случай, не повлекший особо тяжелых последствий, и я прошу мою подзащитную оправдать. Тем более, учитывая ее инвалидность. Глухонемой человек все чувствует обостренно, глухота не позволяет ему во время заметить опасность, поэтому на подсознательном уровне глухонемой всегда находится на уровне нервного срыва.

…ненавижу его. Ненавижу. Тварь, грязная тварь, не заслуживает жизни вообще…

- Ваша честь, я протестую. Следствие установило, что Снаткина купила два ножа в одной упаковке утром того дня, когда произошло преступление. Продавщица подтвердила, что она крутила их в руках, рассматривала. Попробовала пальцем лезвие. Она ни с кем не дружит, ее младшая сестра Наталья, замужем и живет в другом городе. Кто, кроме Петровского, настаивавшего на своем вселении, мог позвонить в дверь? Она ждала его и готовилась.

- Прокурор, повернитесь лицом к решетке обвиняемой, - сказал судья, - она должна видеть ваши губы, артикуляцию. Вы должны учитывать, что она не слышит вас, и должна постоянно видеть ваше лицо, когда вы говорите. Соблюдайте объективность процесса.

Мы с папой ходили гулять на бульвар, заходили в Пале-Рояль. Он купил мне там игрушку, прыгающего в стеклянной трубочке чертика. Я так плакала, когда наступила на трубочку, и она сломалась. Он любил меня, мой папа. Если бы не полез на тот столб, ничего бы не было, он был бы сейчас жив… но маму я любила больше. Правильно ли это? Справедливо ли? Ведь родителей надо любить одинаково.

- Да, ваша честь, я часто заходила к ним домой. Эльвира очень мать любила. Ласкалась к ней. Не была она такой замкнутой и холодной, как многие говорят. Помню, как-то подошла сзади к матери, когда мы с ней чай пили, прижалась лицом к ее затылку, обняла и так тяжело дышала, словно втягивала в себя тепло материнского тела. Я даже позавидовала, моя дочь никогда ко мне так не ласкалась. Ей тогда 8 лет было, позже да, она стала более сдержанной, но видно это оттого, что пошла в школу, а там дети, знаете, как они жестоки, не любят инвалидов. Ее дразнили…

Все говорили, что у моей мамы был чудесный голос, сопрано, я не могла ее слышать, но когда она пела, она прикладывала мои руки ладонями себе на грудь, и я чувствовала… музыку, ее голос… она пела для меня, специально для меня, которая не могла ее слышать, мне тоскливо без тебя, мама….Только с тобой я осмеливалась говорить звуком. Глухонемые, не слыша с рождения звуков, не умеют произносить их, как все остальные, я стеснялась с чужими людьми говорить голосом, только с тобой, мама, я могла. С тобой и моим зеркалом.

- Мы, социальная служба, конечно, были обязаны определить Эльвиру в интернат для глухонемых детей. Но ее мать и отчим не дали, решили, пусть девочка ходит в обычную школу, с помощью педагога-специалиста, которого нанял Петровский для Эльвиры. Конечно, в интернате на каждого педагога по 30 детей, а тут она получала индивидуальное обучение, это намного эффективнее. Поэтому она была так развита, не сравнить с интернатовскими детьми. Я не верю, что Эльвира могла планировать и сделать попытку убить своего отчима, у нее просто не было для этого никаких оснований. Конечно же, я думаю, имел место несчастный случай, Эльвира, возможно, поскользнулась на пороге, ведь в тот день шел дождь, и было мокро. Нет, я не понимаю, почему она отказывается объяснить, как было дело.

Жаль, что человека нельзя уничтожить одной ненавистью, исходящей из сердца, испепелить взглядом, как пишут в романах…

- Ваша честь, мы, врачи областной больницы, сделали все возможное, чтобы спасти жизнь Зинаиды Снаткиной, но у нее было очень изношенное сердце. И потом никакой воли к жизни. Ее словно что-то грызло изнутри. Тут врачи бессильны. Знаете, где-то процентов тридцать зависит от врача, но остальные семьдесят от больного. Если сам больной не хочет жить, не цепляется за жизнь, мы бессильны. Да, Эльвира Снаткина приходила к матери каждый день, сидела около нее с утра до вечера. К сожалению, у нас нет возможности ночёвки в больнице родственникам, и так отделения переполнены. Петровский, безусловно, тоже приходил, приносил ей продукты, покупал все нужные препараты. Когда он приходил, Эльвира выходила в коридор, не хотела находиться в палате одновременно с ним. Зинаида принимала его уход, она не выказывала к мужу никакой неприязни. Но дочь, да, встречала охотнее.

Легче всего откупиться деньгами, лекарствами… Конечно, она встречала его приветливо, она очень боялась позора. Ей было и больно, и стыдно. Как я ее понимаю! Я не подведу тебя, мама, я ничего не расскажу, не бойся.

- Нож проник в руку всего на полтора сантиметра. Я настаиваю, ваша честь, что подсудимая вовсе не желала нанести смертельный удар в сердце потерпевшего. Ведь тогда сила удара была бы намного больше. Снаткина крепкая физически девушка, молодая, полтора сантиметра говорят о ненамеренности удара, он совершенно случаен, - настаивала адвокат.

Мне было 14 лет, когда он впервые прилез ко мне в постель. Мама тогда осталась ночевать у своей подруги на даче. Он сам позвонил туда и предложил ей остаться, потому что поздно и опасно ехать ночью домой. Я видела его разговор. И думала, что он беспокоится за маму. Она осталась. А ночью это животное прилезло ко мне. Молча, зачем говорить, ведь я не слышу, а в темноте не вижу рта, стал срывать с меня ночнушку, полез руками, всюду, где мог. Я отбивалась, царапала его морду. Боялась разбудить Наташу, ведь ей было всего 12 лет, она спала у другой стены. Утром мама спросила его, почему щеки расцарапаны. Он сказал, что подрезал малину в саду и оцарапался о кусты. Я промолчала, чтобы не расстраивать маму. Мамочка, наивная, чистая, поверила ему. А я стала на ночь закрывать дверь нашей комнаты на ключ. Маме сказала, что кошка ночью входит, дверь остается открытой, и сквозит. Противно… и сейчас вспоминать противно его нахрап, мокрые слюнявые губы… ненавижу его…

- Конечно, ваша честь, у меня малейшего сомнения нет, что она пыталась меня убить. Вы бы ее глаза видели! Горели дикой злобой. Она с силой размахнулась и пыталась всадить в меня нож. А если не глубоко попала, так потому что я увернулся вовремя. Нет, я там не был прописан, оставался прописанным по старому адресу в коммуне, в одной комнате. Мы с Зинаидой сдавали мою комнату, и эти деньги шли в семейный бюджет. И на Эльвиру в том числе. И я же имею право наследства на площадь покойной жены, я имею право собственности на 13.8 квадратных метров в доме, где я жил по факту. По Закону о наследстве. И я хочу там жить, не хочу обратно в коммуну. Имею на это право. Эльвира просто хотела все захватить себе. Наташка вышла замуж и живет в Балте, никогда сюда не вернётся, отчего бы ей не иметь в собственности весь дом! Наглая девка, жадная, жестокая, вот все свидетели говорили, что ни с кем не дружит. А ведь таких, как она, полно, могла бы себе парня завести из глухонемых. Так нет же, нелюдимка ненормальная.

Нет, никогда. Наверное, никогда. Ни с кем не смогу… этот хрип, слюнявые губы, грубые движения, до сих пор противно… не могу… отвратительно, нет… может, пройдет когда-нибудь, но когда, сколько мне лет будет? А мама? Она любила его, вот это странно. Может, с ней он был другим? Нет, тут что-то другое. Про себя я называю его тварь. С той ночи я его всегда называла тварь.

Толпа вольных слушателей, сидевшая в конце зала заседаний, поредела. Кому-то надоело, кого-то позвали домой обязанности, но все соседки семьи Снаткиных следили за процессом с горящими глазами. Эльвира кожей ощущала их ненависть и презрение.

Объявили перерыв, конвойные отвели Эльвиру в маленькую комнату без окна, где ей дали поесть, там же была дверь в туалет. Конвойные также пообедали за другим столиком. Снова вывели подсудимую в зал, завели в клетку, стали по бокам.

К клетке подошла девушка. Темные волосы завязаны в «конский хвост», с решительным лицом. Она хотела что-то сказать Эльвире, но конвойные запретили: разговаривать с подсудимой нельзя. Девушка вынула из сумочки прозрачный пакет с конфетами в серебряных обертках, спросила, можно ли передать Эльвире. Конвойные ответили, что напрямую нельзя, но они возьмут конфеты, рассмотрят их, если под оберткой нет ничего запрещенного, то передадут.

Рита Казанцева, откуда она узнала? Из газет, что ли…. Она пришла в нашу школу только в восьмом классе, единственная, кто не испытывал ко мне неприязни, не заставлял говорить звуками, которых я так стеснялась и ненавидела. Может это и была наша дружба? Вот такая? Никуда вместе не ходили, ничем не делились, но все-таки, она не была ко мне враждебна, и я хоть за это ей благодарна. А он тварь. Что со мной будет? Какой-то срок дадут, наверное, все-таки я его поранила. Или, как положено за убийство? Прокурор просит 10 лет, адвокат говорит, если не оправдаюсь, то будет 8. А если я все расскажу? Сколько тогда? И будет ли это считаться моим оправданием, невиновностью? Два года условно? И я пойду домой… Мама так стыдилась этого, так тщательно скрывала, а я возьму и все вот расскажу… это невозможно...

Свидетели сменяли друг друга на маленькой трибуне для выступающих. Иногда им задавал вопрос адвокат или прокурор. Эльвира сидела поникшая, закрыв глаза, чтобы ничего не читать на чужих лицах. Она устала, изнервничалась и ощущала себя совершенно одинокой, заблудившейся в человеческой массе лиц и губ, изгибавшихся в артикуляции слов презрения и враждебности к ней.

Почувствовала на своем плече руку. Это была женщина-адвокат.

- Эльвира, суд дает тебе последнее слово подсудимого. Послушай меня, девочка, защити себя. Не знаю, почему ты молчишь, но ведь ты себе жизнь губишь. Будет судимость, потеряны 8 лет жизни. Расскажи, как было дело, я уверена, что ты не хотела убивать, это была случайность. Так ведь? Не молчи, один этот факт твоего упрямства настраивает против тебя и толпу и суд. Ты можешь говорить на языке жестов, тебя переведут.

Эльвира беспомощно взглянула на нее, проглотила комок в горле и показала жестами – я не буду говорить.

Адвокат покачала головой и, повернувшись к судейскому столу, громко произнесла: она отказывается.

- Суд удаляется на совещание, - провозгласила секретарь суда.

Наташке тогда было двенадцать. А когда ей исполнилось четырнадцать, он потребовал, чтобы мать ей выделила отдельную комнату, мол, детская маленькая, двум большим девочкам тесно, душно. Пусть Эльвира остается в своей, а Наташе нужна отдельная. У меня тогда шевельнулось подозрение, но я подавила его в себе. И однажды ночью подкралась к ее комнате, потрогала ручку двери. Заперто. И поняла, что оказалась права. Слышала скандалы между отчимом и мамой, видела маму, заплаканную по утрам. У Наташки стала появляться дорогая косметика, платья, брошки, которых он никогда не покупал маме. И тогда, когда стояла лицом к зеркалу, и они в нем отражались, понимая, что я не слышу, но я же видела в зеркале их губы. Они говорили о маме. Презрительно говорили, что мол, ничего ей не будет, старая, пусть скажет спасибо, что кормят. Я возненавидела обоих. И сестру тоже. Он – тварь, отнял у меня сестру. Отнял у моей матери дочь. Превратил ее жизнь в непрекращающуюся боль. А на людях она молчала, улыбалась, делала вид, что все в порядке. Боялась позора своего, а еще больше позора дочери, пусть даже и предательницы. Как же она мучилась, моя бедная мама! Как боролись в ней любовь к дочке с обидой на нее, ревностью… И все-таки желанием защитить её, родную кровиночку, гадину, стерву от чужой молвы… Я все понимала… чем я могла ей помочь… не нашла, не поддержала… я виновата перед ней. Я не выдам тебя, мама, ты хотела сохранить эту грязную тайну, и я не выдам ее тоже. Пусть все будет, как ты хотела. Тебя нет здесь, ты где-то там, на высокой горе, куда ты ушла по узкой тропинке, не оглядываясь, ушла к другому судье, а я еще здесь, и хоть так, своим молчанием, смогу искупить свою вину перед тобой.

Или не смогу…

Открылась задняя дверь в зал. Вошел судья в черной развевающейся мантии. Вошла секретарь, держа в руках толстую папку с бумагами. Положила папку на стол судьи и взошла на трибуну.

Глядя прямо в зал, сказала громко и значительно:

- Встать! Суд идёт!

31 июля 2023 г.

Виктория Колтунова