Odessa Daily › Мнения › Леонид Штекель ›

О Папе. В День его Рождения

Леонид Штекель

17 января 2015 в 23:18

Текст опубликован в разделе «Мнения». Позиция редакции может не совпадать с убеждениями автора.

Сегодня день рождения моего папы – Штекеля Исаака Самойловича. Если бы он дожил до сегодняшнего дня, ему бы было сегодня 83 года.

Увы, уже полтора года он лежит завернутый в саван на кладбище под Хайфой, замурованный в стене, в узком пространстве, за маленькой табличкой с его именем и строкой из Иова: «Человек рождается для страданий, чтобы подобно искре пламени взметнуться ввысь». Это не совсем правильная цитата из классического перевода на русский язык книги Иова, но мне кажется, она была бы близка папе.

Я не могу забыть, как его хоронили. Как четыре могильщика, увы, не знаю, как их правильно назвать, на специальной тележке отвезли папу к отверстию в стене, где он должен будет вечно ждать призыва Всевышнего. И как им не удалось с первого раза запихнуть папу в эту страшную, и, вместе с тем, обыденную пропасть современного саркофага массового производства. Папа задел плечом стенку, словно хотел нам в последний раз что-то сказать, но не успел. И лишь со второго попытки могильщиков, папа навсегда ушел от нас.

Я никогда не смогу простить себе, что не был с ним в последний час, и с этим уже никогда ничего не сделаешь, и прощения не попросишь. Аминь!

Медленно, но неизбежно уходят папины друзья, коллеги, все те, кто знал его. Уходит время, которое я могу только представить себе. И порою, когда я вспоминаю папу, то думаю, что ощущал он сам 9 ноября 1972 года, когда умер его отец, мой дедушка Шмуся?

Так получилось, так сложились судьбы, что между жизнью дедушки и папы пролегала пропасть. Пропасть молчания. Дедушка вел жизнь одного из последних осколков еврейского мира маленького местечка. А папа был советским гражданином еврейской национальности, типичным представителем советской интеллигенции. Они жили в разных измерениях, в разных мирах, хотя так любили друг друга.

Дедушка Шмуся бежал вместе с братьями из Домоневки, местечка в Одесской области, бежал потому что его отец мельник был раскулачен, и вслед за имуществом и семья могла отправиться по этапу.

А папа закончил институт, и всю жизнь добросовестно работал инженером. Сначала в Питере, который для него всегда был Ленинградом, не потому что он любил Ленина, а потому что просто не привык к другому названию. Ленинград вообще для семьи Штекелей был важным городом. Именно туда приехал дедушка Шмуся в начале 30-х, после побега из Домоневки и короткого пребывания в Одессе. Он приехал туда заниматься бизнесом, как бы мы сейчас сказали. Его двоюродный брат Володя, очень талантливый механик, сумел отыскать сданный на металлолом станок по выплавки пластмассы, и создал производство пуговиц. А дедушка Шмуся эти пуговицы продавал.

Папа в молодости был типичным советским человеком. Надо понимать, что старшее поколение – мама и папа, старшие родственники, ничего дома не рассказывали. Родители боялись, что дети что-то ляпнут в школе, и дома будут большие неприятности. Страх пропитал всю жизнь семьи, я помню, как бабушка пыталась убедить меня, когда я уезжал учиться в Омск, что нельзя чужим людям рассказывать политические анекдоты. Старайся молчать – девиз бабушки! Сейчас это кажется смешно, а тогда - нет.

Папа почти ничего не знал о реальной жизни своего отца. И не потому, что не любил. Дедушка не хотел почти ничего рассказывать. Я только незадолго до смерти папы, услышал от него, что там в Ленинграде, в тридцатые годы, дедушка Шмуся был отправлен на строительство Беломорско-Балтийского канала. Папа, когда-то слышал, уже не помнил от кого, что тогда было выпущено распоряжение: каждое частное предприятие должно было отправить часть людей на строительство канала. Такая себе мобилизация. Дядя Володя, партнер дедушки, был незаменим – без него производство просто остановилось бы, и поехал на строительство дедушка Шмуся. Папа говорил, что дедушка в молодости был очень сильным, мог подлезть под телегу, и поднять ее. Он провел на строительстве год и выжил, но никогда ничего о строительстве не рассказывал. Никогда и ничего.

Папа, как и большинство советских евреев, почти ничего не знал о еврействе до конца жизни, когда он уехал в Израиль. Да, в молодости он проходил бар-мицву, учил иврит, чтобы отвечать на вопросы, но все это было так давно, что в памяти у него ничего не осталось. В Израиле он, фактически, пытался учить язык заново. В отличие от родственников по линии матери папы, которые провели детство в Измаиле – на территории Румынии, где они совершенно официально учились ивриту. До прихода фашистов к власти.

Дедушка всегда отмчеал все праздники, но папы был на них лишь гостем. Для него очень долгое время историей еврейского народа были книги Бабеля и Шолом-Алейхема. Он немножко говорил на идиш, но его родным языком был русский.

А дедушка Шмуся, если я правильно помню, ведь когда он умер, мне было всего 14 лет, очень плохо говорил по-русски, в основном на идиш, на котором он и писал, читал на идиш и на иврите, разумеется, он читал нам Талмуд на праздники, и я помню дедушку в странном одеянии, толи читающим, то ли поющим незнакомые слова в полутьме горящих свеч в квартире на Островидова. Дедушка всегда ходил в кепке, даже дома, и как мне кажется, он в ней и спал. Уж не знаю, не помню,, была ли под кепкой кипа. Мне тогда это не казалось важным, а кого теперь можно спросить. Дедушка регулярно ходил в синагогу, невзирая на то, что это могло быть небезопасным. И вообще он вел жизнь, которая с точки зрения обычного советского человека, казалась очень странной, я бы даже сказал, чужой. Это была совершенно иная жизнь, со своими страхами, со своими радостями. Я уже потом, когда сам занимался бизнесом, кажется, немного понял дедушку Шмусю, который всю жизнь дрался один на один с государственной машиной. Он всегда мог надеяться только на себя и своих родственников, ни у кого ничего не просил и всегда был готов к бою. Он и умер, как жил. В начале лета 1972 года он, устав сидеть дома и ничего не делать, пошел торговать мороженным на пляж Лузановка. Он таскал тяжелые ящики с мороженным, ведь один делал всю, и это то в его годы – 75 лет. И вдруг оказалось, что у него больное сердце, оно как решето, и после этой пляжной эпопеи, он слег, и уже не поднялся.

А папа всю жизнь видел свою цель – добросовестно работать. Для него было естественно работать на госпредприятии, расписываться в ведомости, строить свою жизнь по советским лекалам. Папа никогда не был идеальным советским человеком, не был членом партии, и даже не был комсомольцем – дедушка не позволил. Так и не знаю, был ли он пионером, и как он смог поступить в институт не будучи комсомольцем, но я уже никогда не узнаю этого. Но в молодости папа, как и почти вся советская молодежь, поклонялся Сталину. Он с пылом все знающего школьника, доказывал своему отцу, что Сталин - это... А дедушка Сталина ненавидел. Уже потом, когда мы говорили с ним в годы Перестройки, папа считал, что дедушка так ненавидел Сталина, прежде всего, потому, что Сталин расстрелял дедушкиного брата в тридцать седьмом. Тот был тогда директором рыбного магазина на Ленина. Тот самый знаменитый магазин. Официальная версия – «сионист». Я потом, кстати, нашел фамилию дедушкиного брата в «Мартирологе», который выпустил наш Мемориал. Но это уже в 90-е годы.

Тогда, когда мы говорили с папой об этом, точной информации не было. Но папа считал, что именно смерть брата так повлияла на дедушку. А вот тут и теперь я уже думаю иначе. Дело не в том расстреле, хотя, конечно, это было страшное напоминание для дедушки Шмуси. И, даже, не пребывание на знаменитой стройки Сталинского Гулага. Я думай, как человек, занимающийся бизнесом, что ненависть дедушки подпитывалась ненавистью ко всей советской Системе. Ведь дедушка Шмуся всю жизнь жил вопреки ей! Вся та жизнь была его враг, а Сталин был – самым ярким и мерзким знамением той жизни. Но это я так думаю сейчас. Кто знает, как оно было на самом деле? Я ведь думаю, как обычный наш мелкий бизнесмен, предприниматель, который ненавидит налоговую не только по определенным сознательным причинам, а инстинктивно, не разумом, а мозжечком. Подкоркой.

Не смотря на всю свою любовь к всему еврейскому, папа уехал в Израиль в 90-х почти случайно, вслед за мамой. Хотя он то страстно мечтал об Израиле, правда, не так, как дедушка, который всю жизнь хотел туда уехать, но не успел. Для дедушки Шмуси Израиль был мифической Землей Обетованной, а для папы - это была просто страна евреев.

Всю свою жизнь папа жил под знаком борьбы с антисемитизмом. От прямых драк с антисемитами в пятидесятых, когда люди не скрывали свои чувства, а в Одессе, при большом количестве евреев, антисемитизм был всегда еще ой какой. До скрытой и мерзкой политики государственного антисемитизма поле войны семидневной войны шестьдесят седьмого года, под сенью которого прошла моя молодость.

Для дедушки еврейский мир не мог быть без Б-га, без праздников, без бизнеса. Для папы, человека глубоко светского, это был мир без антисемитов.

В отличие от дедушки, папе повезло. Он приехал в Израиль, он жил в стране, где чувствовал семя своим, хотя безумно скучал за Одессой, за своими друзьями и коллегами, которых у него в нашем городе было очень много.

Я прекрасно понимаю, что он никогда не дожил бы в Одессе даже до восьмидесяти лет. Но за это пришлось заплатить тяжелую цену: как и в молодости, между нами пролегли тысячи километров. В молодости, я был вынужден уехать из Одессы в Омск, потому что для того, чтобы поступить тогда еврею в институт в Одессе, нужно было иметь либо очень-очень большие связи, либо заплатить о-очень много денег. Для инженера, разумеется. Я на своей шкуре испытал, что такое политика государственного антисемитизма, а папа заплатил за это разлукой со мной на пять лет. А в старости, мы вообще оказались по разные границы, и только короткие приезды мои к ним, да телефонные звонки заменили нашу близость. Краткие минуты встреч.

Вспоминая все, сжимаешь пальцы в кулак и думаешь, с безумной болью, как коротка, как безумно коротка наша жизнь. Я рад хотя бы тому, что Израиль дал папе, как минимум, десять дополнительных лет жизни. Я безумно благодарен еврейскому государство за это.

Папа прожил дольше дедушки Шмуси. И моим детям удалось узнать папу гораздо больше, чем я знал дедушку Шмусю. Но, увы, только моя память, да память моей мамы хранит сейчас все эти маленькие осколки той нашей жизни 60-х – 70-х на Базарной угол Канатной, эти большие сборы родственников и друзей на дни рождения и праздники, эти многолюдное застолье, веселые дни рождения папы и мамы, с конкурсами, сюрпризами, песнями и подарками. Все то, что кануло навсегда в бездну времени. Как у Бродского: «Мы, оглядываясь, видим лишь руины…»

Я безумно скучаю за тобой, папа! Дано ли нам будет свидится где-то и когда-то?