• Новости
• News
• Мнения
• Мода и Стиль
• Афиша Одессы
• Отдых
• Бизнес
• Родители
• Темы
• Психология

• Наследие Сталина
• Люстрации
• Евромайдан
• Генеральный протест
• Трибуна здравомыслия

Кто больший сталинист: Мандельштам, Булгаков или Курбас? Спор с одесским антисемитом

Заглавие этого текста может показаться бредом. О каком сталинизме может идти речь, когда мы говорим о людях, напрямую или косвенно ставших жертвами этого режима? Однако тем, кто прожил сознательные годы в советской империи, будет очевидно, что здесь не все так просто.

Конечно, три этих человека уж никак не относятся к той когорте большевистской партии или Красной Армии, которые стали жертвами репрессий конца 30-х. С теми людьми, все, разумеется, звучит так: они сами, за время своей карьеры в Красной Армии или в ВКП (б) (одно другого не исключает), неоднократно в своей жизни сыграли роль палачей. Они были верными рабами большевистского царства, и то, что им выпала роль жертвы в конце тридцатых, никак не меняет их статуса палача до своей гибели.

Но большевистский режим был настолько чудовищным изобретением ума, что он никогда не позволял своим рабам сохранять невинность, оставаясь живыми. В этом плане большевики далеко перещеголяли, даже, своих лучших учеников – национал-социалистов. Гигантская машина насилия НСДРП не рискнула смолоть в лагерную пыль некоторых публичных диссидентов, прежде всего, церковных иерархов в Германии. Гитлер позволял генералам уходить в добровольную отставку (чего никогда не позволял делать Сталин), а вермахт до летнего покушения 1944 года полностью сохранял свою структурную независимость от национал-социалистов.

Гитлер так и не решился полностью уничтожить частную собственность, что неизбежно придавало определенную независимость немцам от нацистской власти. В СССР не было даже части этого. Все жители большевистской империи были формально - нищими государственными служащими, живущими на подачки власти, фактически - рабами ВКП (б) и лично Сталина. И если человек в СССР писал книги, ставил спектакли или играл на сцене, это значит, что где-то в своей жизни он был вынужден подписать своею кровью некий пергамент. Те, кто этого не сделали, очень быстро оказывались в ином из миров. Очень кратко, но очень страшно об этом написал Борис Пастернак в эпилоге «Доктор Живаго».

Ни один из упомянутых мною творцов не пошел по пути несчастного Живаго, и каждый из них прошел свой собственный скорбный путь предательства и страданий. «Не верь, не бойся, не проси» - знаменитые слова Солженицына очень красиво звучат, но жить по ним «на воле», наверное, не смог бы и сам Солженицын. И пока у каждого из нас не было возможности себя проверить практикой, вряд ли можно судить, как бы мы себя повели там и тогда.

Осип Мандельштам, например, почти с радостью принял большевиков, работал в их структурах. В воспоминаниях Надежды Яковлевны Мандельштам есть такой эпизод:

«Во время кампании в защиту Сакко и Ванцетти — мы жили тогда в Царском Селе — О. М. через одного церковника передал на церковные верхи свое предложение, чтобы церковь тоже организовала протест против этой казни. Ответ последовал незамедлительно: церковь согласна выступить в защиту казнимых при условии, что О. М. обязуется организовать защиту и протест, если что-нибудь подобное произойдет с кем-либо из русских священников. О. М. ахнул и тут же признал себя побежденным. Это был один из первых уроков, полученных О. М. в те дни, когда он пытался примириться с действительностью».

К сожалению, Надежда Яковлевна не дает временной привязки этих событий. Это могло быть в период с 1922 по 1927 год. Но надо понимать, что в СССР каждый год ситуация коренным образом менялась, и контекст этих событий, и позиция Осипа Эмильевича Мандельштама очень зависит от даты. Было это ДО «парохода с философами» или после, ДО суда над эсерами, или после… И так далее. Но, скорее всего, учитывая загадочную гибель патриарха Тихона в 1925 году и последующий тотальный рост репрессий против православной церкви, это событие имело место не позднее 24 года.

Мандельштам, Курбас и Булгаков принадлежат к поколению, которому, можно сказать, «повезло». Они успели заявить о себе, успели занять свое место в великой культуре. И хотя ни один из них, по разным причинам, не пережил 30-е годы, их судьбу можно считать «счастливой» по меркам сталинской империи. Например, моему любимому Сигизмунду Кржижановскому, который мог стать одним из величайших открытий русской литературы, не суждено было при жизни увидеть свои творения напечатанными. Но после него хотя бы сохранились архивы. А сколько было тех, от кого и строчек не осталось?

А за свою «удачу» они должны были жестоко платить не просто молчанием – в сталинской империи творцам не позволительно было молчать. Время от времени, на «уроках ненависти» они должны были каяться и лгать. Громко, публично. А тот, кто хочет их осудить – пусть попробует влезть в их шкуру.

Но почему я вдруг вспомнил весь это кошмар?

В одной из своих статей о проблемах украинизации, я привел пример украинизации 20-х годов и какие последствия, на мой взгляд, она имела для тех, кто ее организовывал. Примером этих последствий я выбрал судьбу Леся Курбаса – гениального украинского режиссера. Сделал я это по вполне очевидной причине – у меня оказалось тюремное дело заключенного Леся Курбаса.

Рассказывая о судьбе реформатора украинского театра, я сравнил его отношения с советской властью и отношения с ней же поэта Осипа Мандельштама. К сожалению, дела Мандельштама у меня нет, есть только отдельные отрывки в разных источниках, но для меня было важно, что Лесь Курбас оказался в тюрьме именно потому, что талантливо и последовательно реализовывал политику ВКП (б) в Украине в 20-е годы по «украинизации» всей социально-культурной жизни этой провинции большевистской империи. А в начале 30-х, после разгрома оппозиции, после ухода с руководящих постов наиболее квалифицированных кадров, и тотальной дебилизации управления в СССР, был нанесен удар и по кадрам украинской культуры.

При этом я хочу сразу отметить, что, говоря о «квалифицированных кадрах», я имею в виду их квалификацию только в сравнении с теми, кто пришел им на смену, так как, на мой взгляд, и в 20-е годы в СССР объективно был тотальный дефицит квалифицированных кадров. Назначали идейных, а не квалифицированных. Но если у тех, кого именуют «оппозицией», хотя бы порою хватало ума понять свою ограниченность, и они старались, по мере возможности, привлекать «старые кадры», то сталинская поросль управленцев, в массе своей, была просто толпой преданных невежественных карьеристов, без ума, чести и даже остатков порядочности.

Кстати, один пример, увы, не помню, где его прочитал. Кажется, в 26 году (или в 25) была проведена ревизия ведомства по призыву солдат в Московской области. Ну, типа нынешних военкоматов, не помню, как они тогда назывались. Авторы ревизии указывали в итоговом документе, что в сравнении с царским временем, для выполнения аналогичных функций, штат сотрудников «военкомата» вырос в ПЯТЬ раз по сравнению с царским временем. При тех же объемах работы. Вот что надо знать о квалификации персонала в «лучшее» советское время. Вернемся к украинизации.

Я категорически не согласен с самой идеей украинизации, но то, как сталинские палачи обошлись с культурной элитой этой самой «украинизации» - вызывает только одно чувство – ненависть к палачам. Но читая тюремное дело Леся Курбаса, я отчетливо ощущал, что он морально «разоружился перед партией», как тогда называли это. И именно поэтому я сравнил близость к советской власти украинского режиссера и поэта Осипа Мандельштама, в пользу автора знаменитого стихотворения «Мы живем под собою не чуя страны…» Именно за это сатирическое стихотворение Осип Эмильевич и получил свой первый срок.

По сути, Мандельштам получил срок «за дело». Он написал эпиграмму на главного негодяя СССР и имел глупость читать ее очень многим людям (15 человек, по словам Надежды Яковлевны), порою - случайным знакомым. Мне, честно говоря, непонятно, о чем он при этом думал – неужели не понимал, что чем больше слушателей, тем значительно выше вероятность, что этот текст попадет «куда надо»? Но это - отдельный разговор.

При этом, я вовсе не считал Леся Курбаса таким плохим, а Осипа Мандельштама таким хорошим, что ставил его в пример. Но, как оказалось, кое-кто именно это поставил мне в вину.

Когда я опубликовал свою статью в блогах на сайте «Думская», то мой старый враг под ником «Гринго» накинулся уже не на меня, а на Мандельштама. «Гринго» - очень любопытный персонаж, ярый антисемит, но - умный. Я, даже, предполагаю, кто именно стоит за этим ником. Но это только предположение. Но вернёмся к его доводам.

Суть его логики очень проста. Он заявил, что Мандельштам сам клялся в любви Сталину и никаким моральным авторитетом быть не может:

«Если б меня наши враги взяли

И перестали со мной говорить люди,

Если б лишили меня всего в мире:

Права дышать и открывать двери

И утверждать, что бытие будет

И что народ, как судия, судит, —

Если б меня смели держать зверем,

Пищу мою на пол кидать стали б, —

Я не смолчу, не заглушу боли,

Но начерчу то, что чертить волен,

И, раскачав колокол стен голый

И разбудив вражеской тьмы угол,

Я запрягу десять волов в голос

И поведу руку во тьме плугом —

И в глубине сторожевой ночи

Чернорабочей вспыхнут земле очи,

И — в легион братских очей сжатый —

Я упаду тяжестью всей жатвы,

Сжатостью всей рвущейся вдаль клятвы —

И налетит пламенных лет стая,

Прошелестит спелой грозой Ленин,

И на земле, что избежит тленья,

Будет будить разум и жизнь Сталин».

(Первые числа) февраля — начало марта 1937

Я не буду ссылаться на то, что это стихотворение написано незадолго до окончания первого срока ссылки, что Осип Мандельштам ждал, вероятно, своего освобождения – весна 1937 года. И, в отличие от «Гринго», я привел не последние четыре строчки, а все стихотворение. Привел для того, чтобы подчеркнуть: это не просто вырванные из контекста слова, не попытка срифмовать лозунги. Нет, все гораздо хуже – Осип Эмильевич вырвал эти стихи с болью из души. Это вам не знаменитые приспособленческие рифмованные строки (даже не могу их стихами назвать) Павло Тычины: «Трактор в полі дир-дир-дир. Хто за що, а ми за мир!». Кстати, юный Тычина писал замечательные стихи. Как говорит Дракон в пьесе Евгения Шварца: «Человеческие души, любезный, очень живучи. Разрубишь тело пополам – человек околеет. А душу разорвешь – станет послушней, и только. Нет, нет, таких душ нигде не подберешь. Только в моем городе. Безрукие души, безногие души, глухонемые души, цепные души, легавые души, окаянные души».

«Гринго» никак не мог успокоиться по поводу Осипа Мандельштама. Когда я в посте, посвященном Скоропадскому, высказал замечание, что Михаил Булгаков сознательно извратил в «Белой Гвардии» образ этого политика, то опять получил отповедь «Гринго», цитата:

«А вот Мандельштам был «регистровым» творцом! Он был в номенклатуре и получал от «советского правительства» все положенные по статусу блага (конечно в тех пор пока в силе был «правый» Бухарин».

И «Гринго», в какой-то степени, прав. Николай Бухарин оказал большое влияние на жизнь Осипа Мандельштама. И сейчас, через призму прошедших лет, многие детали кажутся стертыми, как деления на старой линейке. Однако, чтобы быть точным, попробуем восстановить то, что происходило с каждым из трех героев этого текста. И делаю я это вовсе не для антисемита «Гринго», которого, я абсолютно уверен, вовсе не интересует правда в этом трагическом сюжете. Люди должны помнить о той трагедии, «это нужно не мертвым, это нужно живым».

У Осипа Мандельштама, действительно был небольшой «роман» с «правой» оппозицией. И до 1928 года, когда был издан последний прижизненный сборник поэта, он жил сравнительно неплохо. Как и многие интеллектуалы, разочарованные в России предреволюционной, как и многие светские евреи не сионисты тех лет (первых начнут сажать в 30-е, а вторые, не успевшие уехать, уже в 20-е познакомятся с ГУЛАГом), он почти радостно принял Октябрь, и долгое время воспринимал большевиков как «своих». И, действительно, проблемы у него начинаются именно с разгрома «правой» оппозиции. Вот что он сам ответил на анкету в 1928 году: «Октябрьская революция не могла не повлиять на мою работу, так как отняла у меня «биографию», ощущение личной значимости. Я благодарен ей за то, что она раз навсегда положила конец духовной обеспеченности и существованию на культурную ренту... Чувствую себя должником революции». То же самобичевание, которым пронизана поэзия Александра Блока «Двенадцать» и «Скифы». Но слепым Осип Эмильевич не был, это очень хорошо чувствуется в его очерках 20-х. Не был он никогда и «поэтом революции». Его скорее можно отнести к знаменитой группе литераторов – «попутчиков». Разумеется, это относится к 20-м годам. В 30-х он на своей шкуре узнал цену Октябрю. Но это было позднее прозрение.

Что касается Михаила Булгакова, то ситуация с ним гораздо сложнее судьбы Осипа Мандельштама. Я не говорю о трагичности его судьбы, здесь нельзя отыскать критерии -- каждая трагедия уникальна. Но история его взаимоотношений с властью большевиков и лично со Сталиным - неизмеримо запутаннее, чем история Мандельштама.

Несомненно, Михаил Афанасьевич большевистскую действительность презирал. Не случайно, высочайших вершин в русской литературе он достиг в жанре трагифарса, став, воистину, наследником Гоголя. Булгаковский сарказм бил наотмашь.

Новую советскую жизнь Булгаков видел в виде трагифарса. Он ненавидел всю эту литературную камарилью 20-х годов с РАППом и дискуссиями на тему «Сбросим Пушкина с парохода современности». Репертком, бюрократия, критики – это главные фарсовые фигуры как его трагифарсов 20-30-х годов, так и «Мастера и Маргариты».

Другой стороной его творчества стала ненависть к украинским националистическим движениям. Возможно это было связано с его фактически изгнанием из Киева, где его просто не печатали - как русскоязычного писателя. Вместе с южнорусскими писателями (бежавшими из Одессы) он был вынужден бросить Киев и перебраться в чужую ему Москву. Он, несомненно, крайне пристрастен, описывая «украинский» Киев.

Если у Осипа Мандельштам были просто хорошие отношения с Николаем Бухариным, то странная и в какой-то степени противоестественная связь Михаила Булгакова и Сталина воистину не знает других примеров. Михаил Булгаков своими книгами «Белая Гвардия», «Дни Турбиных», «Бег» проложил тот путь, по которому пойдет Сталин захватывать мир. И то, что диктатор использует знаменитый оборот Михаила Афанасьевича «Братья и сестры» во время своего знаменитого первого выступления по радио после начала войны – это не случайность, а закономерность. Сталин не публиковал Михаила Булгакова, но давал ему возможность существовать в его империи. «Гринго» напирает на то, что Мандельштам был «регистровым» литератором. Да, до конца 20-х, а Булгаков был обеспечен работой Сталиным – помощником режиссера в 30-е.

Главная трагедия Михаила Афанасьевича – его картина «Белого движения». И именно за эту картину, Сталин и подарил ему свою заботу, от которой могилой веет. Идея, что «Белое движение» было лишено связи с народом – это главный постулат сталинской экспансии в 30-е годы. Вторым элементом сталинской экспансии среди русской эмиграции стала философии «Евразии», такой своеобразный переход от блоковских «Скифов». «Евразия» возникает в политической практике большевиков в конце 20-х. Авторами ее формально были люди, чуждые Сталину, но эта идея пришлась «ко двору». На мой взгляд, именно «Белая Гвардия» и «Бег» протянули для Сталина тропинку к «Евразии». Да, мне, кажется, именно Михаил Афанасьевич этими книгами проложил для Сталина тропу к этой идее. «Белая гвардия» стала символом того преданного и проклятого поколения, которое вложило остатки своей веры в сталинское «евразийство».

Нам, конечно, не дано раскрыть последний секрет Михаила Булгакова. о связи Воланда и Сталина. Но призрак тирана, несомненно, вольно бродил по той сумрачной квартире.

Что касается Леся Курбаса, то есть некая мистическая связь между украинским режиссером и поэтом-евреем. В 1926 году Мандельштам посещает Киев вместе с Дуровым, джазбандой, Мейерхольдом и Государственным Еврейским театром, и пишет статьи о новом украинском театре Леся Курбаса «БЕРЕЗІЛЬ»:

«Старый украинский театр отличался громадной живучестью — и в мелодраме, и в музыкальной комедии он хранил своеобразие жестких и скудных форм, сковывая актеров, угождая неприхотливому зрителю. Украинский театр не прошел через литературную выучку, через могучее преобладание литературы. Он никогда не был театром мещанских «проблем», никогда не был психологическим театром... В этом смысле ему, быть может, посчастливилось: он был зрелищем, насыщенным примитивной театральностью. В нем всегда были сильны элементы балагана, он мог бы легко, при других условиях, дать ростки и комедии и драмы, глубоко народных, с большой самостоятельностью актера, с тяготением к импровизации, с летучим и условным оформлением...»

Читая очерк Осипа Мандельштама о Киеве, я с удивлением сталкиваюсь с текстом, поразительно напоминающим «Двенадцать стульев». Та же ирония (или, даже, сарказм), та же легкость. И то же снисходительное презрение к обывателю.

«Одно в Киеве очень страшно: это страх людей перед увольнением, перед безработицей.

– У меня в жизни была цель. Много ли человеку нужно? Маленькую службочку!

Потерять работу можно по увольнению (режим экономии) и украинизации (незнание государственного языка), но получить ее невозможно. Сокращенный или сокращенная даже не сопротивляются, а просто обмирают как жук, перевернутый на спину, или шпаренная муха. Заболевших раком не убивают, но их сторонятся».

Я вспоминаю, как беспощадно в «Воспоминаниях» Надежда Яковлевна Мандельштам накидывается на Илью Ильфа и Евгения Петрова за их картину «Вороньей слободки» в «Золотом теленке». Она была убеждена, что молодые литераторы по глупости и молодости, стали тем орудием, которым власть била по головам жалких человеческих остатков «старой жизни». Что «Воронья слободка» – это талантливая, но злобная клевета на российскую интеллигенцию. Увы, успешный Осип Мандельштам в 26 году тоже с почти холодным равнодушием взирает на страдания «маленького человечка» от новой власти. В точности, как натуралист наблюдает за насекомыми. Зная, что будет дальше – жутко читать этот очерк.

Но мистика этого визита на этом не кончается. В начале 30-х уволенный с работы, оставшийся без куска хлеба, ожидающий ареста Лесь Курбас получает приглашение от Михоэлса из Еврейского театра в Москве - ставить у него Шекспира. Почему именно Еврейский театр? Может потому, что Лесь Курбас не очень хорошо говорил по-русски, зато свободно общался на идиш? В те годы призрачный шанс уйти от НКВД был в том, чтобы бросить свою старую жизнь и бежать на другой край огромной страны. Кого-то это спасло, но не Леся Курбаса.

Если когда-нибудь я найду в себе силы и напишу о Лесе Курбасе книгу, я обязательно дословно приведу в ней его допросы в НКВД. Любопытно, что большинство документов в деле – на двух языках. Сам Лесь Курбас чаще всего говорит и пишет по-украински, и затем в деле – русский печатный перевод. Но на своих допросах, которые, судя по всему, были вполне мирными – Лесь Курбас спорит со следователем, он беспощадно говорит о слабости украинского языка, как языка культуры. Именно его беседы со следователем – главный приговор «украинизации».

И напоследок о моем споре с антисемитом «Гринго». У моего оппонента хватило ума привезти серьезные обвинения против Мандельштама. Но истинная трагедия заключается в том, что с Октября 1917 года в живых не осталось никого, кто мог бы сказать о себе: – «Я – чист». Даже раскулаченные крестьяне частично виновны в тех же кровавых погромах дворянских имений в 1917-1918 годах. Кровь оказалась на руках у всех, кто остался жить в царстве большевиков. И нам нужно искать ту нить Ариадны, которая проведет нас от палачей к жертвам. Возможно лучше всех сказал об этом Сергей Есенин:

«Я обманывать себя не стану,

Залегла забота в сердце мглистом.

Отчего прослыл я шарлатаном?

Отчего прослыл я скандалистом?

Не злодей я и не грабил лесом,

Не расстреливал несчастных по темницам.

Я всего лишь уличный повеса,

Улыбающийся встречным лицам».

Леонид Штекель

• Вход