Odessa Daily Мнения Наследие Сталина
«22 июня, ровно в четыре часа, Киев бомбили, нам объявили…» Часть 1
Леонид Штекель
27 июня 2018 в 20:02Нынешнее празднование 22 июня в Одессе в очередной раз поставило перед нами вопрос: какую, собственно, историю СССР мы сейчас признаем за реальную. Дело не только в том, что в Украине официально отменен термин «Великая отечественная война» (ВОВ).
Для официальной украинской истории есть только Вторая мировая война с 1939 года по 1945. Однако даже признание этого факта, на самом деле, не дает нам ответа ни на один из вопросов об этой войне.
Я хочу обратить внимание на ряд важнейших вопросов, которые обычно остаются за кадром дискуссий. Заранее прошу прощения за объем текста – я считаю, иначе рассказать об этом невозможно.
Разумеется, проблема оценки ВОВ появилась не вчера, и даже не после Майдана 2014 года. Впервые тема была по-настоящему заявлена в 1988 году. Именно тогда и именно «Комсомолка» тех лет - да, да, та самая «Комсомолка» («Комсомольская правда»), которая сейчас является одной из самых имперских постсовестких газет, подняла этот вопрос на всю страну – тогдашний Советский Союз. Вопрос стоял даже не о «Цене Победы», а о самой Победе. Еще не возникли новые государства, еще не распался Союз, но тема оценки ВОВ стала первой кровавой темой для СССР.
Очень важно понять, почему эта тема впервые проявилась именно в годы Перестройки, а не раньше? Почему для Оттепели конца 50-х – начала 60-х эта тема не стала определяющей?
Дело в том, что Катехизис Оттепели одним из догматов веры выбрал Победу. Это произошло неслучайно. Нынешние путинские пропагандисты любят говорить о неизменном значении Победы для СССР. Но это - очередная Большая Ложь. Ни для Сталина, ни для Хрущева эта победа была не нужна.
Начнем со Сталина. Верховный, как его называют в советских застойных фильмах, ведь не случайно очень быстро перестал отмечать победу, отменил выплаты за ордена, выселил из городов военных инвалидов. Кстати, об этом говорят меньше, но именно лагерники с военной биографией стали главными участниками всех бунтов в лагерях. После смерти Сталина в ГУЛАГе развернулись целые сражения, и основной ударной силой этих безнадежных бунтов были бывшие фронтовики.
Да, Сталин после Второй мировой войны получил почти все, что хотел. Он истребил своих врагов уже не только в СССР, но и почти во всем мире. За редким, за крайне редким исключением, лидеры западного мира до дрожи в коленках боялись Сталина и трепетали перед ним. Не величие народа, а страх западных политиков перед Сталиным – это главная его сила.
Но надо прекрасно понимать, что Сталин до войны, во время войны и после нее – это разныелюди. И мало того, СССР до 22 июня 1941 года и СССР после этого – это разные страны. Как и СССР после 9 мая 1945 года. Но об этом - потом.
Можно согласиться с Суворовым, что Сталин мог считать Вторую мировую войну своим поражением. Хотя он получил все, но свободный мир выжил, и в будущем, это неизбежно погубило его творение. Но вряд ли это соображение определяло отношение Сталина к 9 мая. Скорее здесь другое – Сталин боялся размышлений о том, почему он чуть-чуть не проиграл. А чем выше возносят день победы, тем сильнее возникает вопрос: а почему все стояло на краю?
Это отдельная очень интересная тема, однако, лежит за пределами нашего рассмотрения. Но совершенно очевидно, что для Сталина ни 9 мая, ни, тем более, 22 июня (день его величайшего просчета) не являлись ни праздником, ни ДАТОЙ, ни вообще чем-то важным.
Гораздо сложнее понять отношение Хрущева к 9 мая. В годы его правления происходит становление «военной прозы». Десятки талантливых авторов пишут о войне – главной теме своего поколения. Характерно, что подавляющее большинство этих книг носит в той или иной степени диссидентский характер. До определенного момента Хрущев вообще не обращал внимания на военную прозу. Разумеется, чиновники от литературы старались направить эту волну в нужное официозное русло. Но, если мы обратимся к дискуссиям тех лет, то увидим, что «охранители» просто ведут «арьергардные бои» - они пытаются спасти остатки официальной догматики, на большее у них нет сил. Разумеется, они закрыли путь в печать наиболее сильным и беспощадным книгам тех лет, например, Василию Гроссману, но при этом и Константин Симонов, и Юрий Бондарев, и очень многие другие пишут в то время книги, если и не подрывающие основы, то уж явно вылезающие за рамки официоза.
А Хрущев почти не участвует в этом противостоянии. Его в данный момент интересует только разгром оппозиции в ЦК. Только после окончательной победы на XXII съезде КПСС, Хрущев обращает внимание на литературу. Но и во время его «налета» на литературных оппонентов не ВОВ является главным объектом его внимания, а современная публицистика.
Понимал ли Хрущев, что в книгах о войне авторы очень часто фактически вели публицистические споры по текущей проблематике, сказать сложно. Обычно принято приводить «Один день Ивана Денисовича» как пример «либерального» отношения Хрущева к литературе. Однако, с точки зрения основ режима, и такие книги, как «Солдатами не рождаются» Константина Симонова, были прямыми вызовами официальной догме.
«Правда войны» стала знаменем поколения Оттепели, и, разумеется, для него сама победа была фактом противостояния их официозу. Именно поэтому победа и стала одной из главных составляющих догмата шестидесятников.
Сложно сказать, как отнеслась бы к победе Перестройка, если бы не годы застоя. Дело в том, что, для эпохи Брежнева – Суслова характерно изменение установки в идеологической догматике. Сталин и Хрущев, вслед за ним, почти откровенно пропагандировали коммунистический экспансионизм-империализм. И тот, и другой активно использовали страх стран Запада перед войной. И война в Корее, а тем более война во Вьетнаме, отчетливо показали, что страны Запада политически не готовы к прямым военным действиям. Обладая сильными армиями и передовыми технологиями, страны Запада абсолютно были не готовы к военно-политическим шагам. Однако администрация Брежнева коренным образом изменила военно-политический подход к политической экспансии. Возможно, это было связано с политическим крахом Пражской весны, а может свою роль сыграла главное политическое поражение СССР 60-х – Шестидневная война на Ближнем Востоке. Но администрация Брежнева избирает принципиально иную военно-политическую стратегию, которая захватывает в свою орбиту и тему ВОВ.
Администрация Брежнева избирает политику декларируемого сотрудничества со странами Запада. Все это декларируется под знаменем борьбы с войной – как самым ужасным проявлением худших черт капитализма. Разумеется, все это чистая декларация, не имеющая ни малейшего отношения к реальной военно-политической деятельности, но для нас сейчас важно, что это коренным образом изменило подход к официозному освещению ВОВ. Администрация Брежнева решила присвоить себе победу, и, обладая грандиозным политическим аппаратом, ей это почти удалось. Когда мы сегодня говорим о политике Путина в освещении ВОВ, которая во многом противоречит политике Брежнева-Суслова, то надо понимать, что это противоречие возникло именно в силу двойственного характера советской пропаганды эпохи застоя. Оттепель здесь абсолютно не при чем.
Для поколения шестидесятников победа была важна, прежде всего, тем, что «мы победили и вернулись». Разумеется, были книги и фильмы, построенные на горечи о погибших. Но погибшие рассматривались авторами этих произведений как живые. Обычные хорошие люди, которым не повезло выжить. Но, что очень важно, смерть этих людей не оправдывала власть.
Философия эпохи Брежнева-Суслова коренным образом изменила ход рассказа о войне. Во-первых, герои не вернулись с войны, как это было в книгах времен Оттепели. Они там погибли. Если в годы оттепели гибель героев была почти исключением, то теперь она становится системой. Если раньше о погибших рассказывали вернувшиеся, то теперь вернувшихся почти что и нет. Во-вторых, смерть героев сакральна не потому, что фашизм и нацизм плохи, а потому, что СССРи КПСС – святы!
Брежнев и Суслов полностью подменили идею победы, как освобождения не только от нацизма и фашизма, но и от советской бюрократической системы, на идею верноподданической гибели во славу КПСС.
Именно поэтому в годы Перестройки и встал впервые вопрос о самой победе: а была ли она? Застойная демагогия напрочь убила все почтение к погибшим, если во время Оттепели погибшие были горькими потерями на пути к свободе, не только от нацизма, но и от советского официоза, то для Перестройки официоз и победа стали едины.
Именно в «Комсомолке» впервые прозвучали первые аккорды этой дискуссии: можно ли говорить о победе, если победители не получили ничего из того, что хотели?
Однако оказалось, что скорбная дорога Правды не только еще не пройдена - мы даже еще и не вышли на эту дорогу. Оказалось, что тогда в 80-е годы двадцатого века, через сорок лет после 8 мая 1945 года, настоящий разговор о Второй мировой войне пока так и не состоялся. Проблема оказалась в том, что западные интеллектуалы не были готовы говорить о реальной роли Сталина и ВКП (б) в той войне, а без этого разговор о ней невозможен в принципе. И только с 90-х годов, когда начинается медленная и приглушенная публикация документов из советских архивов, можно говорить о начале реальной правдивой истории.
(Продолжение следует)
Леонид Штекель
Комментарий еще не проверен или был удален
Комментарий еще не проверен или был удален