Судьба оппозиции в России. 1480-2010. Анализирует Александр Янов

trudyvl11

9 сентября 2010 в 10:01

Долгое рабство – не случайная вещь. Оно, конечно, соответствует какому-то элементу национального характера.
Этот элемент может быть поглощен, побежден другими его элементами. Но он может и победить.
Александр Герцен

Будущее страны принадлежит тем, кто овладел ее прошлым.
Джордж Оруэлл

Если [европейской традиции] в русской истории не было, а было лишь «тысячелетнее рабство» и «ордынство», то у нас с вами нет не только прошлого, но и будущего. С нуля в истории ничего не начинается...
Игорь Клямкин

Честно говоря, надеялся я приступить ко второй части своего этюда сoвсем иначе: ответить на отзывы читателей на спорные (в высшей степени спорные!) утверждения, которыми полна часть первая. Увы, приступать приходится с признания своей наивности. Просто потому, что оппозиционная периодика отказалась публиковать этюд о судьбе оппозиции в России. И мотив, по которому она отказалась, выглядел ошеломляюще: «Наших читателей интересует текущая политика, а не древняя история».

В самом факте отказа ничего особенного, конечно, не было. В конце концов, это не более, чем частный случай: в оппозиционных редакциях не меньше неумных людей, чем в официозных. Шокировала формулировка. Словно бы предложил я им какой-нибудь трактат о средневековой схоластике, а не подробный разбор ошибок оппозиции в прошлом. Разбор, без которого сегодняшняя оппозиция рискует их повторить.

Сначала показалось мне это недоразумением: самоочевидно ведь, что чем больше глубина временного горизонта, тем надежнее защита от старых ошибок. И тем больше возможностей воспользоваться уроками «древней истории». Я пробовал спорить. Ссылался, например, на такого классика оппозиции, как Джордж Оруэлл. Но и его вынесенная в эпиграф знаменитая максима прошла мимо ушей.

В конечном счете, убедился я, что нет здесь никакого недоразумения. Дело обстоит куда хуже. В местном экспертном сообществе утвердилась жесткая монополия «текущей политики» – в диапазоне от Горбачева до Медведева – а прочее, как говорил Пастернак, литература. И это далеко выходит за пределы частного случая. Ибо такая монополия не безобидна, она опасна, она безнадежно сковывает политическое воображение оппозиции, по сути, обезоруживает ее перед лицом сложной проблемы, в которой она оказалась.

Это обстоятельство, собственно, и подвигло меня на то, чтобы – в попытке, если не разрушить, то, по крайней мере, скомпрометировать эту монополию – посвятить вторую часть этюда не в последнюю очередь урокам «древней истории». Даже самому древнему из них, нестяжательскому.

Не в последнюю очередь потому, что, как уже упоминалось в первой части этюда, сегодняшняя оппозиция – первое поколение, живущее в России, в наибольшей степени напоминающей ту, в которой пришлось жить и бороться нестяжателям – в неимперской, несамодержавной, не- крепостнической.

КРЕМЛИНОЛОГИЯ

Но чтобы разрыв между «текущей политикой» и «древней историей» не шокировал читателя, как шокировала меня формулировка отказа, начну все-таки с уроков сравнительно недавних, которые у всех пока еще на памяти.

На протяжении десятилетий «холодной войны» преобладающая часть западного экспертного сообщества жила под тем же девизом, что и сегодняшняя оппозиция в России. Я имею в виду, конечно, монополию «текущей политики». Прошлое своего антагониста она не знала. То есть про Сталина и про Ленина, и даже про формирование большевистской партии в начале ХХ века, разумеется, читали. Но какое, спрашивается, практическое значение могла иметь вся эта «древняя история» к тому, спихнет ли Хрущев Маленкова или Брежнев Шелепина? Ведь главная забота кремлинологов именно в том и заключалась, чтобы заранее угадать, кто из кремлевских бульдогов берет верх в их вечной «драке под ковром».

Согласитесь, это не только похоже, но и буквально то же самое, чем занималось российское экспертное сообщество в 2008 году, гадая, кого – Иванова или Медведева – назначит в президенты Путин. Или то, чем занимается оно сейчас, в преддверии 2012. Как бы то ни было, для нас важен здесь опыт кремлинологии лишь в одном отношении. В том, что, разработав тонкую и рафинированную методологию распознавания «сигналов из-под ковра», слона-то она и не приметила.

ПЕРЕСТРОЙКА

Нет спора, это была увлекательная игра. Я и сам однажды увлекся ею, когда в Мичиганском университете в Энн Арборе завязался бурный факультетский спор о том, кто придет на смену умирающему Андропову. Я даже выиграл этот спор (с призом в 10 долларов), угадав, что немедленным преемником станет Черненко и вскоре после него Горбачев.

Действительно интересно в этой истории лишь то, что Горбачев был для меня фигурой знаковой. Я писал о нем еще в книге «Драма советских 1960-х» в 1984 году и ждал от него резкого поворота руля в Кремле, куда более резкого, чем хрущевский в 1956-м (1). Коллег-кремлинологов, однако, мои взгляды не заинтересовали. Нисколько. За то, что я угадал Черненко, меня хвалили: молодец, лучше других прочитал «сигналы из-под ковра». Но никакого поворота от Горбачева они не ждали, как, впрочем, не ждали и ни от кого другого. И вообще были уверены, что драк под кремлевским ковром на их век хватит. И еще на долю следующих поколений останется. Чего же еще ожидать от «азиатского монстра»?

Вот это и было на самом деле важно в кремлинологии: рутина «текущей политики» лишила ее возможности предвидеть. До такой степени, что даже когда из Москвы раздались вполне уже различимые трубы Перестройки, большинство продолжало настаивать, что это лишь очередной маневр Кремля, имеющий целью усыпить бдительность Запада.

Подумать только, так много серьезных, ярких, квалифицированных людей столь примитивно, столь невероятно оскандалились. Научившись грамотно читать «сигналы из-под ковра», они просмотрели Перестройку, которая (при всех ее очевидных прегрешениях) оказалась тем не менее поворотным пунктом в истории ХХ века, ничуть не уступающим по важности великой победе над фашизмом в 1945 году.

Конечно, и для России стала эта Перестройка глотком свежего воздуха, отчаянным воплем о свободе после десятилетий угрюмого молчания. Впечатлял один уже вид многосоттысячных колонн, грозно марширующих – без всяких признаков бесчинств или мародерство – во имя отмены монополии коммунистической власти. Казалось, что, как предсказывал Пушкин, и впрямь вспряла ото сна Россия. И прокатившаяся по Восточной и Центральной Европе волна «бархатных» революций тоже ведь подтверждала: происходит что-то непредвиденное – и непревидимое – «текущей политикой». Как можно было такое просмотреть?

Еще более очевидным и необратимым оказался этот кремлевский поворот в мировой политике. Исчезла вдруг, растворилась в тумане наводившая десятилетиями ужас картина двух насупленных супергигантов, ощетинившихся друг против друга десятками тысяч смертоносных ракет. Никто больше не угрожал стереть с лица земли все живое. Выглядело это, согласитесь, скорее как чудо. Так можно ли, спросите вы, упрекнуть западное экспертное сообщество в том, что оно не предвидело чудо?

ОДНА МАЛЕНЬКАЯ РАЗНИЦА

Я, как уже знает читатель, упрекаю. Просто потому, что русская история полна таких «чудес». И всякий, кто осмеливается что бы то ни было о ней предсказывать, обязан был держать это в уме. А западное экспертное сообщество, окунувшись в омут монополии «текущей политики», позволило себе об этом забыть. И я, по правде сказать, не понимаю, почему их сегодяшние российские коллеги так равнодушны к опыту своих оскандалившихся западных предшественников. Чему-то же все-таки не мешает учиться и на чужих ошибках...

Тем более, что не в одних ведь кремлинологах дело. Разве не точно так же оконфузились и стратеги Антанты, втягивая в 1914 году царскую Россию в заведомо пагубную для нее мировую войну, ни на минуту не задумываясь о том, что выйти из нее живой она ни при каких обстоятельствах не сможет? И хуже того, попытавшиеся в последний момент вообще оставить ее один на один с могущественной военной машиной Германии?

Я рассказал эту малоизвестную историю в третьем томе трилогии, но не грех, думаю, ее здесь кратко повторить. Хотя бы затем, чтобы читатель убедился: некоторых «древняя история» все-таки учит. Во всяком случае, 27 лет спустя западные державы больше не повторили ошибку, допущенную ими в канун первой мировой войны. Напротив, на этот раз они мобилизовали все силы, чтобы помочь России выстоять против той же германской военной машины. В этом и разница: есть, оказывается люди на свете, умеющие учиться хоть на своих ошибках.

А тогдашняя история была такая. 1 августа 1914 года князь Лихновский, немецкий посол в Лондоне, телеграфировал кайзеру Вильгельму, что в случае русско-германской войны Англия не только готова остаться нейтральной, но и гарантирует нейтралитет Франции. Обрадованный Вилли, как называл его «дорогой кузен» Ники (Николай II), тотчас приказал перебросить все силы на русский фронт. Еще бы! Кошмар войны на два фронта всю жизнь преследовал Вилли, а тут неожиданно явилась возможность ее избежать, раздавив Россию уже в1914-м.

Увы, кайзера ждало разочарование. Фельдмаршал Мольтке ответил, что поздно, германские дивизии сосредоточены на бельгийской границе и ровно через шесть недель будут в Париже. Таков план Шлиффена и не нам от него отступать (2). Выходит, что от возможности немедленного разгрома спасла в 1914 году Россию вовсе не лояльность союзников, но догматизм немецкого Генерального штаба.

А ТЕПЕРЬ РАЗНИЦА БОЛЬШАЯ

Тем не менее, результаты обеих ошибок западного экспертного сообщество в ХХ веки разнились между собою как дантовский ад от мильтоновского потерянного рая. Ошибка 1914-го оказалась катастрофической – как для России, так и для мира. Почти уже прирученная, уже полусамодержавная белая империя царей вдруг сменилась – еще одно русское «чудо» – красной империей большевиков. И мир раскололся надвое.

Не только трактовала себя новая империя как победоносную альтернативу современной цивилизации, но и возжаждала воплотить почти уже забытую мечту Н.Я. Данилевского о гегемонии России в славянской Европе. А попутно породила еще и предельно уродливый феномен сопротивления коммунистической экспансии, лучше известный под названием фашизм. И с ним вторую мировую войну, как раз и закончившуюся, наряду с разгромом фашизма, тем самым воплощением безумной мечты Данилевского. Понадобилось еще полстолетия «холодной войны», чтобы – в результате очередного русского «чуда» – избавиться от последствий этой ошибки.

Результат второй, кремлинологической, ошибки, хотя и не шел ни в какое сравнение с первой, тоже, однако, был далеко не безобидным. Да, надорвавшаяся красная империя рухнула столь же неожиданно, как возникла, но Европа не пришла на помощь новой постимперской России. Не учредила для нее какой-нибудь «план Маршалла» вроде того, какой учредила для нее самой после 1945-го Америка, не приняла ее обратно в европейскую семью как блудного сына.

Попросту говоря, все поверхностные «текущие» расчеты западного экспертного сообщество не соответствовали сложности «древней истории» России, не улавливали присущие ей «чудеса», ошеломляющие повороты ее судьбы, ее невероятные на первый взгляд Перестройки и Контрперестройки. В первом случае геополитические расчеты стратегов Антанты упустили из виду как петровскую «порчу», безнадежно расколовшую страну, так и то, что вовлечение ее в мировую войну чревато было гигантским восстанием одной России против другой – и возвращением мечты Данилевского.

Во втором случае стратегам кремлинологии и в голову не приходило, что новая неимперская Россия, которую они, как мы видели, и представить себе не могли, неминуемо окажется все той же «испорченной Европой», какой была она и в царские и в советские времена. И, оставленная сама на себя, она непременно скатится к привычной ей за столетия политической монополии. В известном смысле Россия до сих пор расплачивается за две эти жестокие ошибки «текущей политики».

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Так, по крайней мере, следует из интерпретации русской истории, изложенной в моей трилогии. Ясное дело, я не придумал ее вчера или в прошлом году. Я работал над ней всю жизнь. И источники, на которые эта интерпретация опирается, очень высокого качества. Самого, я думаю, высокого, какой доступен исследователю «древней истории» России.

Я имею в виду в первую очередь идеи лучших из лучших ее либеральных мыслителей, начиная от Вассиана Патрикеева и кончая Георгием Федотовым. Говорю я также о таких замечательных историках России, как Василий Ключевский и славная когорта советских медиевистов-шестидесятников, как Александр Зимин, Сигурд Шмидт, Алексей Копанев или Николай Носов.

Вполне возможно, конечно, что все эти люди ошибались (или что я неправильно их понял). В этом случае моя интерпретация, понятно, неверна. Я не знаю, однако, ни одного заметного мыслителя, будь то в России или на Западе, кто предложил бы за последние десятилетия какую либо другую серьезную интерпретацию русской истории как целого – с начало ее государственности до наших дней. Или показал бы ошибочность той, что предложена в трилогии.

Так или иначе, предполагает эта интерпретация, две главных идеи, на первый взгляд противоречащие друг другу, но на самом деле друг друга дополняющие. Сформулированные предельно кратко, выглядят они так. Во-первых, в силу исторических причин, изложенных в первой части этюда, шансы на то, что Россия сможет добиться политической модернизации, опираясь лишь на собственные силы, исчезающе малы. Во-вторых, шансы такой модернизации, опирающейся на поддержку Европы, благоприятны сегодня, как никогда. Во всяком случае, никогда со времен первой, самой затяжной и страшной, иосифлянской Контрперестройки XVI века, захватившей страну в самую хрупкую и уязвимую ее пору, в момент становления ее государственности, – и искалечившей ее судьбу. На четыре столетия вперед.

С точки зрения «текущей политики» эти утверждения несомненно покажутся взаимоисключающими. С точки зрения «древней истории» России,однако, они заслуживают, я думаю, серьезного рассмотрения. В особенности, если вспомнить, что препятствия, которые пришлось преодолевать предшествующим поколениям оппозиции, выглядели несопоставимо более монументальыми, нежели сегодняшние. И все-таки были с помощью Европы преодолены.

Ну, представьте себе хоть ситуацию Московии XVII века с ее «русским богом, никому более неведомым и не принадлежащим», с ее смертельным страхом перед геометрией и астрономией как «душевными грехами», с ее Кузьмой Индикопловом вместо Ньютона. На самом деле, опоздай тогда Петр со своими реформами, страну неминуемо ожидала бы участь Оттоманской империи, тогдашней сверхдержавы, безнадежно опоздавшей реформироваться. На века превратилась бы Россия, подобно этой империи, в «больного человека Европы», в объект агрессивных вожделений жадных соседей. И совсем другая была бы тогда у нее «древняя история».

А теперь, представив это себе, подумайте, почему удалось Петру в начале XVIII века то, над чем безуспешно бились на протяжении целого столетия Оттоманские султаны (во втором томе трилогии описаны их попытки очень подробно). Уверяю вас, вы найдете лишь один ответ на этот основополагающий вопрос: Петр смог это сделать потому, что возвращал страну к ее европейским истокам, т.е к чему- то, чего не было и не могло быть у Оттоманских султанов. А также потому, что, в отличие от этих султанов, отрекся он от «особого пути» своей империи и вернул ее в Европу, как мы уже знаем, смиренной ученицей. И Европа ему помогла.

Да, сокрушение православного фундаментализма – после того, что натворила в Москве иосифлянская Контрперестройка XVI века – было лишь первым шагом возвращения России в Европу. Но вспомните, ценою каких невообразимых жертв был этот шаг оплачен, ценой какой крови! И какой вдобавок ко всему «порчи», за которую пришлось расплачиваться последующим поколениям...

Сопоставимо это, хоть отдаленно, хоть приблизительно, с препятствиями, перед которыми стоит сегодняшняя оппозиция – в канун завершающего шага к возвращению в Европу. Нелепо, согласитесь, выглядит даже сам этот вопрос. Но ведь столь же нелепо и сопоставить сегодняшние препятствия с громадой крепостного права, этого любимого детища иосифлянской Контрперестройки, пережившего ее на столетия.

Нет нужды сегодня оппозиции начинать кампанию и против «сакрального самодержавия», внедренного в сознание народа все той же роковой Контрперестройкой. Спросите сегодняшнего студента, и он вам даже не скажет, что такое «сакральное самодержавие». А ведь было время, и не такое уж давнее, когда молодые люди в России шли во имя его свержения на террор и убийство царя, шли на виселицы. Где оно сейчас, это время?

Все это институциональное наследство первой русской Контрперестройки, кроме разве, как мы скоро увидим, обломков архаической «сакральности», словно по волшебству, убрано с пути сегодняшней оппозиции. Совершенно неожиданно оказалась она в ситуации своих древних предтеч, нестяжателей. Если мои источники меня не обманывают, впечатление такое, что после гигантского исторического детура, дав немыслимого четырехвекового кругаля, возвращается сегодня Россия к себе – еще европейской, еще не познавшей разрушительных соблазнов «особого пути» в человечестве, но уже стоявшей на пороге крепостного рабства и «сакрального самодержавия».

Возвращается, увы, «испорченная» столетиями долгого рабства. В том же смысле испорченная, в каком «испорчены» были возвращавшиеся из векового египетского плена библейские евреи.

ТРЕВОГИ ИСХОДА

Как знаем мы, впрочем, из того же источника, исходом из Египта путь евреев к Земле обетованной не закончился. Предстояло долгое кружение по Синайской пустыне. Предстояли бунты голодного, обнищавшего народа, внезапно лишившегося всего своего скудного достояния. Предстояли сомнения в том, существует ли вообще Земля обетованная и даже страстная агитация за возвращение в Египет. В рабство, то есть. Многие ведь помнили не только барский гнев, но и барскую любовь. «Испорченный», одним словом, оказался народ.

Одна из фатальных ошибок перестроечной интеллигенции, погруженной в «текущую политику», состояла в том, что упустила она из виду в том числе и этот, библейский, урок, древней истории. Ожидалось, что Земля обетованная за ближайшим поворотом. Ожидалось, что вспомнит Европа свою роковую ошибку 14 года, поможет. Не помогла, увязла в «текущей политике». Да и вторая, кремлинологическая, ошибка, как мы помним, вмешалась. А самостоятельно, как и предвидела предложенная в трилогии интерпретация «древней истории», не получилось. Сейчас, впрочем, едва ли кто-нибудь сомневается, что по-прежнему кружит Россия по своей Синайской пустыне.

И тут вступает в спор сегодняшняя оппозиция. Да, может быть, она и согласится, что ее ситуация благоприятнее той, в которой пришлось работать предшественникам. Но что из того нам, сегодняшним? В конце концов, так же не видно на горизонте Земли обетованной, как не было ее видно из нашего Египта. Даже еще туманнее перспектива. По-прежнему непонятно, как долго еще будет продолжаться бесплодное кружение по пустыне и главное, чем оно закончится, не завершится ли, фигурально говоря, возвращением в Египет? Не зря ведь предупреждал Герцен, что традиция «долгого рабства» может в конечном счете и победить.

Это серьезные возражения, и они заслуживают серьезного ответа. Прежде всего, констатируем, в чем оппоненты правы. Да, противостоящий им сегодня режим, пусть и лишенный освященных историей идей и институтов, пусть, по правде говоря, серый как валенок, сумел, тем не менее, вполне успешно адаптировать заимствованные с Запада конституционные учреждения к вполне традиционной в России политической монополии.

И эта откровенная имитация сходит ему с рук. Сходит, ибо, помимо нефтегазовых богатств, которыми он может подкармливать население, опирается он еще и на древнюю и мощную ментальную инерцию «испорченных» поколений страны. На стереотипы Sonderweg, переведенного с немецкого на русский как «особый путь» России, на имперские амбиции, усвоенные бог весть когда, быть может, еще во времена Иосифа Волоцкого, но многократно усиленные тремя поколениями советской пропаганды, обеспечившей им долгую жизнь.

Все это верно. Но давайте по порядку. Сначала о главном: может ли сегодняшнее кружение по пустыне и впрямь закончится возвращением в Египет? Все на свете вероятно, но возможно ли? Похоже, что невозможно. Просто потому, что прошлые поколения оппозиции лишили режим необходимых для этого атрибутов.

Судите сами. В отличие, допустим, от режима Грозного царя, не может сегодняшний режим поверить в свою «сакральность», и тем более в то, что он единственно правоверный в мире. Не может, поскольку основан на откровенной имитации чужих учреждений. В отличие от режима Николая I, не может он принудить интеллигенцию к «духовному оцепенению». В отличие от сталинского, не в силах он и увлечь народ великой исторической целью. Нет у него такой цели.

Нет слов, вторгнись сегодня в Россию какой-нибудь Гитлер (или, по крайней мере Наполеон), и все эти расчеты не стоили бы и ломаного гроша. Страна сплотилась бы вокруг режима, каков бы он ни был. Только вот откуда взяться в современном мире новому Гитлеру (или Наполеону)?

Если, однако, исключить невероятные ситуации, то я ведь перечислил, по сути, всю идеологическую амуницию, необходимую для Контрперестройки. Не только нет ничего подобного в арсенале нынешнего режима, не смеет он даже просто доверить свою судьбу честным выборам. И впадает в отчаянную панику, мобилизует молодежную массовку для протеста против честных выборов на Украине. Дрожит перед ними, как некогда Брежнев перед «социализмом с человеческим лицом». Согласитесь, что уже по одной этой причине исторический лимит власти в России на возвращение народа в Египет выглядит исчерпанным. Окончательно.

Пойдем дальше. Как свидетельствует та же «древняя история», с политической имитацией можно бороться. Можно даже ее сломать. Нестяжателям, как мы скоро увидим, это удалось. И вообще в сфере идей интеллигенция сильнее власти. Если, конечно, она способна сосредоточиться на той единственной задаче, которая в каждый исторический момент решает дело. Как умели это прежние поколения оппозиции.

ПРОБЛЕМА АУРЫ ПЕРВОГО ЛИЦА

Так обстояло дело в первой половине XIX века с отменой крепостного права. Так обстояло оно во второй половине века с избавлением страны от «сакрального самодержавия». Точнее всех сформулировал тогда задачу Герцен. «В XIX столетии,– твердил он,– самодержавие и цивилизация не могут больше идти рядом» (3). И самодержавие было сокрушено. Как выяснилось, однако, десятилетия спустя, сокрушено не до конца. Обломки его дожили и до наших дней. Надо полагать, по причине псевдосакральной сталинской диктатуры в ХХ веке. Так или иначе, осталось от дважды свергнутой «сакральности» своего рода охвостье,осталась аура первого лица государства.

И получился парадокс. Большинство населения, откровенно презирающее режим, принципиально неспособный создать для него условия жизни, хоть приблизительно сопоставимые с европейскими, продолжает, тем не менее, преклоняться перед аурой создателя и возглавителя этого самого режима. И именно на этой ауре, на рейтинге, как говорят сегодня, первого лица режим, собственно, и держится.

Казалось бы, Хрущев, Брежнев, Андропов, Черненко работали, не покладая рук, над разрушением сталинской псевдосакральности. Но вот, оказалось, недоразрушили: жив курилка. Никуда не делась аура первого лица. И, подумать только, на этой недоразрушенной во второй половине ХХ века тени от тени свергнутого еще в 1917 «сакрального самодержавия» стоит сегодня режим политической монополии, ведущий страну, если верить вполне прагматическим расчетам проф. А.Ю.Ретеюма, к нарастающей «африканизации» (4). Нелогично, нелепо, если хотите,но факт. Такова, как видите, мощь «древней истории».

Но этот же факт подсказывает и задачу сегодняшней оппозиции. Вопрос в том, способна ли она так же сосредоточиться на сокрушении тени, как ее предшественники на избавлении России от оригинала? Требуется ли для этого еще одна революция, пусть и бескровная, как в феврале 1917? Не думаю. Февраль был лишь результатом процесса, начавшегося задолго до него. Процесса разрушения ауры первого лица, в ходе которого русской интеллигенции удалось убедить большинство, включая элиты страны, включая даже членов императорского дома, в том, что стыдно – и губительно – доверять ее судьбу режиму, возглавляемому самодержцем.

Начался этот процесс с декабристов. Конечно, свергали в России царей и до них. Но никогда из-за того, что меньшинство устыдилось отечественного самодержавия. Ни малейших сомнений не оставляет в этом хотя бы проект конституции Сергея Трубецкого. «Опыт всех народов и всех государств доказал,– говорится в нем,– что власть самодержавная равно губительна для правителей и для народов... Нельзя допустить основанием правительства произвол одного лица. Ставя себя выше закона, государи забыли, что и они в таком случае вне закона»(5).

Декабристы, конечно, были в ничтожном меньшинстве. Должно было пройти еще три четверти столетия прежде, чем их стыд за российское самовластье завоевал большинство. И все таки прав оказался Трубецкой: устыдилась в конечном счете Россия самодержавия.

Едва ли кто-либо усомнится, что аналогичный процесс, как напомнила нам недавно на Эхе Москвы Ксения Соколова (6), происходит и сегодня. Можно сказать, что для меньшинства ауры первого лица больше не существует. Должно ли, однако, пройти еще три четверти столетия, чтобы устыдилось ее и большинство? Все-таки, не забудем, что, в отличие от декабристов, имеет сегодняшняя оппозиция дело лишь с тенью от тени.

Короче, проблема в сроках. А сроки кружение России по своей Синайской пустыне зависят не столько от режима, сколько от самой оппозиции ( и ее европейских единомышленников, конечно).

ЕВРОПЕЙСКАЯ ПАРТИЯ РОССИИ

Едва ли многие в московских оппозиционных кругах воспримут это утверждение серьезно. Тем более в ситуации, которую Лев Гудков, руководитель Левада-центра, очень точно охарактеризовал как «устойчивую атмосферу аморализма, цинизма и политической пассивности» (7). Наверное, следовало бы добавить к этому прискорбному списку еще и взаимную неприязнь среди разных отрядов оппозиции, своего рода политическую депрессию, обезоруживающую широкие слои либеральной интеллигенции и удручающий недостаток политического воображения.

При такой печальной диспозиции приступать к разрушению ауры первого лица следует, боюсь, не столько даже с пробуждения большинства, сколько с пробуждения меньшинства. Для начала представлю на рассмотрение оппозиции один из возможных вариантов такого пробуждения. Выглядит он, мне кажется, вполне практичным и реалистическим, но осуществить его, как, впрочем, и любой другой, непросто. Требуется ряд условий. Все они опираются на опыт «древней истории» и не мне судить, насколько они осуществимы. Постараюсь свести их к нескольким пунктам.

1. Прежде всего, конечно, необходимо точно сформулировать задачу, способную убедить либеральных лидеров отложить на будущее бесконечные споры, связанные с «текущей политикой». Я предложил бы такую формулировку задачи: предотвратить необратимое отставание России от современного мира (или, что то же самое, деградацию страны и ее превращение в «больного человека Европы»).

Курс, избранный президентом Путиным, начиная с 2003 года, уверенно вел Россию по пути деградации. Глобальный экономический кризис как будто бы его подкосил. Но подкосил ли? Это правда, кампания президента Медведева за технологическую модернизацию страны с опорой на иностранный капитал и know how свидетельствует, что в высших эшелонах власти некоторая тревога по этому поводу и впрямь возникла. Беда в том, что медведевская кампания принципиально не изменила путинский курс. Слишком уж напоминает она аналогичную попытку спасти «сакральное самодержавие», предпринятую в 1890–е Сергеем Юльевичем Витте.

Нет спора, Медведев со всех сторон зафлажкован путинскими кадрами и стреножен умышленно созданной атмосферой неопределенности: он ведь и сам не знает, дадут ли ему довести свою кампанию до ума после 12 года. Так или иначе, страну она не вдохновила. Да и опыт Витте ничего хорошего ей не предвещает: самодержавие он не спас. С другой стороны, еще 12 лет суверенной демократии без сомнения продвинули бы страну по пути деградации очень далеко.

2. Очевидно, что в таких экстраординарных обстоятельствах серьезно изменить ситуацию могло бы лишь появление на политической арене сильной либеральной оппозиции, способной предложить реальную – и убедительную, пусть пока что хоть для меньшинства – альтернативу путинскому курсу. Поистине можно сказать об этом словами другого декабриста Ивана Пущина: «Нас по справедливости сочли бы подлецами, если бы мы пропустили этот единственный случай» (8). Пущинский «единственный случай», похоже, при дверях. Но вот опять парадокс: сильной либеральной оппозиции, которая могла бы его «не пропустить» практически нет. Ее строительство предстоит начинать, по сути, с нуля.

3. Отправной точкой такого строительства могло бы, представляется, послужить создание из обломков Солидарности, Яблока, Демократического выбора, Союза правых сил и десятка других малых либеральных групп, включая, возможно, из либералов из ЕР, новой партии. Назвать ее следовало бы, наверное, без затей, но – в духе древнего варяжского князя Святослава и его знаменитого «Иду на вы!» – с вызовом. Короче назвать ее предложил бы я Европейской партией России (ЕПР).

Само уже это название с порога отметало бы идею «особого пути» России (на которой, как мы еше увидим, и зиждется курс на деградацию страны), открыто провозгласив ее вновь обретенную великую историческую цель (которая,если верить Марксу, рождает великую энергию), – возвращение в Европу. Не интеграция, как принято застенчиво выражаться в академических кругах, но именно возвращение.

Только такая сильная и необыкновенно по нынешнему состоянию исторической науки спорная идея тотчас выделила бы ЕПР из привычной толпы политических животных, из года в год жующих одну и ту же унылую жвачку «текущей политики».

4. Время такой идеи, похоже, пришло. И дело не только в том, что откровенно затосковала невостребованная режимом интеллигенция. И не только в том, что бушевавшие адским летом 2010 в России пожары, очевидная беспомощность властей и заведомая неисполнимость розданных погорельцам обещаний серьезно подорвали в глазах большинства миф об адекватности режима. И даже не в том, что впервые создана в моей трилогии для этой идеи достаточно надежная теоретическая база. Дело еще и в том, что очень убедительно подтверждает ее десятками графиков и диаграмм даже сухая статистика.

Иначе говоря, дерзкие утверждения трилогии, основанные лишь на исторических фактах, которые могут представляться спорными, сегодня, благодаря усилиям М.Л.Козельцева, директора Российского регионального экологического центра (РРЭЦ), впервые формализованы, переведены на язык прикладной науки, легко и просто верифицируемы. Вот лишь один пример.

Н.А.Пивоварова, директор Института экономического анализа, самым тщательным образом исследуя сравнительные параметры развития России и Румынии (которая в 1990-е стояла перед аналогичной угрозой деградации) пришла к неожиданному для нее самой выводу. «В это трудно сейчас поверить, – пишет она, – но в начале и середине 90-х годов Россия по большинству индикаторов находилась в лучшем стартовом положении, чем Румыния. Причем, речь отнюдь не только об экономических показателях, но и о ситуации с гражданскими свободами и политическими правами, свободой прессы» (9).

В начале третьего тысячелетия, однако, обе страны пошли разными путями: Россия своим «особым», а Румыния, ничтоже сумняшеся, приступила к переговорам о возвращении в Европу. И что же? «”Возвращение в Европу,“ – продолжает Пивоварова, – запустило процесс модернизации Румынии» (10). Согласно тем же индикаторам, по которым она еще 1996 году отставала от России, Румыния обогнала ее в «нулевые».

Во всяком случае процесс деградации, продолжающийся в России, был в Румынии повернут вспять. «Пример Румынии как страны с чудовищным тоталитарным прошлым, – заключает Пивоварова, – сумевшей политически и экономически модернизироваться благодаря добровольному присоединению к европейской модели развития, показателен» (11).

Еще бы! В высшей степени показателен. И не только в смысле, подчеркнутом автором, но и в самом важном для нашей идеи. В том, что с предельной ясностью высветил неоспоримый факт: своей нарастающей деградацией обязана Россия не столько советскому прошлому или реформам Гайдара – еще 1996-м, вспомним, она опережала Румынию – сколько именно путинскому курсу, неосознанно воспроизводящему фундаменталистскую линию «древней истории». Тому самому, который Чаадаев заклеймил в свое время «моральным обособлением от Европы». Тому, короче говоря, что обрекает Россию на деградацию.

Проблема оппозиции, следовательно, в том, чтобы избавить страну от мертвого груза инерции этого московитского наследства, своего рода идейной чумы, преследующей Россию на протяжении столетий. Вот же что на самом деле означало бы возвращение в Европу.

5. Есть шанс, что провозглашение такой неожиданно провокативной исторической цели страны пробудит ото сна интеллигенцию – и в России и в Европе. Во всяком случае, сделает неизбежным жесточайший интеллектуальный спор о роли России в Европе. И спор этот неминуемо потребует мобилизации всех невостребованных сегодня интеллектуальных сил страны. Хотя бы потому, что подразумевает: России принадлежит в Европе место не на приставном стульчике, но в концерте великих держав континента. Просто по праву рождения.

Сшибка взглядов, спровоцированная столь спорной постановкой вопроса, была бы практически гарантирована. И представьте вдобавок ярость, с которой сопротивлялась бы этой идее вся «ретроградная партия» России (как называли при старом режиме националистическую котерию, противившуюся отмене крепостного права и самодержавия), не говоря уже о русофобском лобби в Европе! Но разве не послужила бы такая интеллектуальная сшибка неслыханному со времен Перестройки оживлению морального климата страны? В конце концов, оживить его, рассеять «устойчивую атмосферу аморализма, цинизма и политической пассивности» и само по себе первостепенно важная задача оппозиции.

6. Разумеется, пробуждение интеллигенции не может быть самоцелью: для победы на выборах его недостаточно. И потому уже на следующем шагу ЕПР должна были бы начать то, что так хорошо умели делать, как мы скоро увидим, нестяжатели (и не умели декабристы). А именно, массовую кампанию за умы и сердца большинства, практически лишенного после брутальной «зачистки» политического поля убедительной альтернативы путинскому курсу.

Первостепенно важно при этом не повторить ошибку радикалов, уверенных, что курс этот покоится лишь на телевизионной монополии, избирательных манипуляциях и спорадическом насилии. На самом деле, как мы уже говорили, у него есть сильная – и популярная – идейная основа, без которой он не продержался бы и года. Нужно ли напоминать читателю, что речь все о том же «особом пути»?

Нет спора, в условиях, когда ни в конституции, ни в политических учреждениях режима нет ровно ничего «особого», когда они просто скопированы с чужих образцов, идеологам режима пришлось решать головоломную задачу: как в самом деле примирить этот элементарный факт жизни с мощной вековой традицией «ментального обособления от Европы»?

Фокус, однако, в том, что они успешно ее решили, придумали «суверенную демократию» – и вновь обрели почти уже утраченную идейную основу. Теперь они с чистой совестью могут сказать большинств

trudyvl11

• Распечатать
• 
• 
• 
• 

• Вход