Виктор Вольский: Власть тьмы. Трагедия гетто – развал семьи

Прогресссивная общественность «проморгала» тридцатилетие выхода в свет исторического доклада Национальной комиссии по изучению постановки школьного образования. Комиссия озаглавила свой доклад весьма выразительно: “Отечество в опасности”

Каждый год выпадают какие-то круглые даты. Одни годовщины отмечаются пышно, под звон фанфар и гром литавр, другие упоминаются вскользь, под сурдинку, третьи стыдливо игнорируются как неприятное напоминание. Вот и сейчас прогресссивная общественность «проморгала» тридцатилетие выхода в свет исторического доклада Национальной комиссии по изучению постановки школьного образования.

Комиссия озаглавила свой доклад весьма выразительно: “Отечество в опасности”. О том, что драматизм заголовка вполне оправдан, достаточно красноречиво свидетельствовало заключение, к которому пришли авторы доклада: “Если бы какая-либо недружественная держава попыталась навязать Америке нынешнее постыдное состояние нашей системы образования, мы имели бы полное право расценить это как акт агрессии”.

Доклад комиссии, опубликованный в июле 1983 года, произвел впечатление разорвавшейся бомбы (известный социолог, сенатор-демократ от штата Нью-Йорк Дэниел Патрик Мойнихен назвал его эффект “сейсмическим”). Содержавшиеся в нем выводы полностью опровергали расхожую формулу, закрепленную в Законе о начальном и среднем образовании от 1965 года и почитавшуюся как священная и непререкаемая истина: результаты деятельности школ находятся в прямопропорциональной зависимости от объема затрат на образование.

Комиссия же однозначно установила, что эффективность образования никоим образом не зависит от уровня ассигнований, а определяющим фактором является семейная среда, в которой пребывают школьники, и что кризис семьи представляет собой ключевой общий знаменатель практически всех расовых и классовых проблем. Об этом еще в 1965 году пророчески писал вышеупомянутый Дэниел Патрик Мойнихен, предупредивший, что социальная патология в негритянских гетто грозит разрастись до масштабов подлинной катастрофы.

Мойнихен даже не удержался (какой типичный интеллигент не пойдет на серьезный риск ради красного словца?) и неосторожно заметил, что качество образования (определяемое по результатам стандартизованных тестов) строго коррелирует с расстоянием от школ до канадской границы: чем севернее, тем выше успеваемость учеников (имелось в виду, разумеется, что чем севернее, тем ниже в школах процент чернокожих детей).

Естественно, заключение Мойнихена повергло общество в шок, выдающегося ученого подвергли публичной порке в печати и заклеймили как расиста, перепугав его на всю жизнь. Однако никто не мог оспаривать высказанную им простую мысль, что никакая школа не в состоянии компенсировать развал института семьи и вытекающую из этого деградацию общинно-уличной среды, которая служит главным каналом передачи социального капитала от поколения к поколению.

Истекшие три десятилетия лишь подтвердили прозорливость авторов доклада “Отечество в опасности”. Несмотря на непомерные деньги, отпускаемые на цели образования, которые далеко превышают аналогичные затраты во всех остальных странах мира, качество школьного образования в Америке неумолимо катится вниз.

Этот процесс протекает параллельно углубляющемуся социальному кризису, который характеризуется пугающими цифрами развала американской семьи вообще и негритянской семьи в особенности: 40% всех новорожденных в стране и 73% чернокожих детей появляются на свет вне брака. А если вынести за скобки миллионы нормальных негритянских семей, принадлежащих к среднему классу, для которых подобное положение вещей нехарактерно, в гетто показатель безотцовщины переваливает за 90%.

О том, к чему приводит подобная социальная патология, красноречиво свидетельствует статья Хелен Кадоган, на которую я наткнулся в интернете. В статье под названием “Почему Шакир не умеет читать” автор поделилась печальными откровениями одной своей знакомой – учительницы начальных классов. Вот что она рассказала.

Размер ее класса невелик – 5-8 учеников. Плюс к тому же у нее есть ассистентка. Благодаря этому детям уделяется очень много внимания, педагоги проводят массу времени, индивидуально работая с каждым учеником. Но, несмотря на то, что учительница и ассистентка беззаветно преданы своему делу и работают не за страх, а за совесть, несмотря на исключительно благоприятные условия для учебы, один из их подопечных – десятилетний Шакир – не знает грамоте.

Причин тому множество, но главная из них – категорическое нежелание мальчика учиться. Когда ему дают задания, он всячески уклоняется от их выполнения. Он буйствует в классе, затевает драки, сквернословит, крушит все вокруг, а то вдруг ляжет головой на парту и объявит, что будет спать, или во всеуслышание предупредит, чтобы к нему не приставали – все равно он ничего делать не будет. Или же от скуки возьмется написать свое имя и целый день, высунув язык, старательно выводит на бумаге какие-то каракули.

Ничто на него не действует – ни посулы, ни угрозы, ни психологические приемы, придуманные хитроумными методистами для коррекции поведения трудных детей. Даже когда его удается прельстить каким-либо заданием и он на мгновение загорается, запал быстро проходит: Шакир взвешивает, стоит ли игра свеч, и, как правило, решает, что не имеет смысла себя утруждать.

Наставница убеждена, что в основе такого асоциального поведения Шакира лежит осознание им самим постыдного факта, что он неграмотен, и нежелание пользоваться учебными материалами детскосадовского уровня, чтобы научиться читать. Он отвергает все попытки учительницы и ее ассистентки помочь ему, в его глазах принять помощь – значит опозориться перед сверстниками. Когда ему вручают домашнее задание, Шакир либо отказывается взять его домой, либо берет, но не возвращает.

Впрочем, даже если он и отнесет домашнее задание домой, прока от этого не будет: в семье ему не от кого ждать помощи. У его молодой матери (ей нет и 30) четверо детей от четырех разных отцов, и она вновь беременна от своего нынешнего сожителя. Матери Шакира и его “отчиму” не до наук. Напившись, накурившись или наколовшись, они регулярно вступают в громкие перебранки, нередко переходящие в потасовку, и после каждой такой ссоры бойфренд обычно исчезает на несколько дней, а то и на несколько недель.

Отец Шакира в очередной (и наверняка не в последний) раз сидит в тюрьме. Да и что от отца толку? Когда он выйдет на свободу (надо думать, ненадолго), он все равно к сыну не вернется: у него несколько детей от разных женщин, ни с одной из которых он в браке не состоит. Словом, в домашнем окружении Шакира нет ни одного взрослого мужчины, который мог бы принять участие в воспитании мальчика, примером или словом оказать на него положительное влияние.

Зыбкость бытия Шакира усугубляется тем, что его семье постоянно приходится кочевать. Мать мальчика сидит на вэлфере и, сверх того, получает дотацию на жилье (по пресловутой “8-ой программе”), но не желает тратить ее на квартплату. Когда очередному домовладельцу надоедает возиться со злостной неплательщицей, ее с детьми выселяют.

В таком случае вся семья переезжает в бесплатную (точнее, оплачиваемую государством) гостиницу для неимущих. Там они и проживают до тех пор, пока им не предоставят новую квартиру. Мать меняет номер сотовой связи (на мобильник у нее денег всегда хватает) и вселяется с детьми и очередным сожителем по новому адресу. А затем весь цикл повторяется.

При каждом переезде Шакир сгорает от стыда, что он фактически стал бездомным, и больше всего боится, что о его позоре узнают на улице. Нестабильность семейной ситуации, характеризуемой регулярными переездами и повышенными стрессами, атмосфера унижения и страха, в которой ему приходится постоянно существовать, отодвигают школу в глазах Шакира далеко на задний план.

Дома у него нет ни книг, ни другой печатной продукции. Его мать в свое время либо бросила школу, либо с грехом пополам окончила ее, но годы, проведенные за партой, не оставили у нее в голове ни малейшего следа. Школьные дела ее не интересуют, она не проверяет содержимого ранца сына, не заставляет его делать уроки, не оказывает ему помощи в чтении. Да, впрочем, она и сама-то читает через пень-колоду.

Вообще мать вспоминает о школе, гду учится (вернее – куда ходит) ее сын, лишь в тех случаях, когда ее вызывают, чтобы пожаловаться на возмутительное поведение Шакира. Тогда она, пылая гневом, мчится в школу и, не смущаясь присутствием сына, обрушивается с площадной бранью на учителей: они во всем виноваты, она доверила им свое драгоценное дитя, а они не только запустили его, но еще и несправедливо третируют! Иногда она в пылу негодования переводит Шакира в другую школу, чтобы вырвать его из когтей «расистов и угнетателей”. И, разумеется, в новой школе все повторяется сначала. Скандал следует за скандалом, а тем временем Шакир все так же не умеет читать.

В нашем поведении и выборе приоритетов огромную роль играет среда. Если ребенок растет в в общине, где ценится образование, давление среды заставляет его учиться, чтобы не отставать от сверстников и не подвергаться насмешкам. Поучителен в этом отношении пример некоторых этнических групп.

В самой нищей еврейской семье слово “книга” произносится со священным трепетом, детей с утра до ночи понукают учиться и учиться, образование рассматривается как высшая ценность, как самая верная гарантия жизненного успеха. Неудивительно, что где бы евреи ни получали равные возможности, они повсюду молниеносно становятся на ноги и на протяжении всего одного-двух поколений образуют костяк отечественной интеллигенции.

Точно такая же картина и у китайцев, которым конфуцианство тысячелетиями прививало глубокое уважение к знаниям и неукротимую тягу к образованию. Более того, китайские дети знают, что на них возложена огромная ответственность: плохая успеваемость – позор для всей семьи, которая стоит в центре их мироздания. Стоит ли удивляться тому, что китайские студенты занимаются буквально с остервенением, и мало кто из одноклассников в состоянии выдержать с ними конкуренцию.

А вот в негритянском гетто ситуация совершенно иная, давление среды там имеет прямо противоположный вектор. Дети с самого раннего возраста знают, что учиться – стыдно, что хорошая успеваемость в школе – символ расового предательства, а книга в руках – признак того, что ее владелец – “Орео” ( черное снаружи, белое внутри печенье – так презрительно называют негры соплеменников, стремящихся вырваться из своей среды). Тянущемуся к знаниям негритянскому подростку приходится заниматься скрытно, прячась от сверстников, чтобы избежать насмешек с их стороны.

И хорошо, если только насмешек. А то ведь недолго стать жертвой владычицы гетто – шпаны. Слабых там не жалуют, а в понятие силы высокая успеваемость в школе не входит. Естественно, что сверстники Шакира не думают об образовании. Их повседневная жизнь заполнена разговорами о делах родной шайки, драками с членами соперничающих банд, хулиганством и мелкими преступлениями, составляющими своего рода стажировку на пути к серьезному криминалу.

На улицах гетто на всех углах торгуют наркотиками. Из портативных стереосистем (“бумбоксов”), из открытых окон и машин оглушающе гремит ритмичная мелодекламация рэпа (назвать это музыкой язык не поворачивается) – непрерывный гимн законам джунглей, ненависти и насилию. «Прибей свою шлюху!» «Убей мента!» «Жги, бей, дави!» – вот к чему призывают властители дум обитателей гетто. Льется кровь, гремят выстрелы, свистят пули, истошно кричат жертвы насилия – кого-то подстрелили, кого-то ограбили, кого-то избили, кого-то изнасиловали. Взрослые хищники охотятся на маленьких, а те, спасаясь, сбиваются в стаи. Банда заменяет им несуществующую семью, вступить в нее ждут не дождутся подрастающие дети. Шакир в десятилетнем возрасте – уже полноправный член уличной банды.

Другой жизни Шакир не знает. Единственные темы, вызывающие у него возбуждение и интерес, – кого избили, кого изнасиловали, кого посадили, кого застрелили. Нормальное существование в тихих буржуазных пригородах, где нет ни стрельбы, ни бандитских разборок, было бы для него невыносимо скучным. Он отлично знает, что его ждет, когда он вырастет: бандитизм, поножовщина, перестрелки, торговля наркотиками и наркомания, тюрьма и скорее всего ранняя смерть (по статистике убийства составляют ведущую причину смертности молодых обитателей гетто). Так с какой стати ему учиться читать?!

И он это прекрасно понимает. Начиная с детского сада, доминантными мотивами пребывания маленького Шакира в учебных заведениях были драки, брань и стойкое нежелание учиться. Все учителя, с которыми ему пришлось иметь дело, искренне пытались ему помочь – и всем пришлось отступиться, ничего не добившись: давление среды и сопротивление самого Шакира оказались непреодолимой силой.

По всей Америке учителям приходится иметь дело с шакирами, которые или вовсе не посещают занятий, или слоняются по коридорам, прячутся в туалетах, курят на лестничных площадках. Даже там, где директору каким-то чудом удается поддерживать подобие дисциплины, шакиры сидят в классе, но спят, скучают, играют в карты, либо как-то по-иному развлекают себя – только чтобы не принимать участия в учебном процессе.

Если он не бросит школу, если его не посадят и не убьют, настанет день, когда сияющий Шакир, облаченный в мантию и академический колпак, под гордыми взглядами матери, братьев и сестер торжественно проследует на сцену актового зала, где ему вручат диплом о среднем образовании – диплом, который он не сможет прочесть.

Половина трудных негритянских подростков бросает школу, не доучившись, зато тем, кто остается, заветный аттестат зрелости гарантирован. Выгнать их политически невозможно, и учителя, которые ждут не дождутся, когда они смогут избавиться от своих безнадежных подопечных, автоматически переводят их из класса в класс. Чего стоят их дипломы, наглядно свидетельствует пример многих негритянских колледжей, чьи студенты фактически проходят заново курс средней школы, а выпускники по степени подготовки редко превышают уровень первокурсников обычных вузов.

А тем временем улицы гетто исправно пестуют новую волну шакиров. Выросшие дети подхватывают эстафету предыдущего поколения, которое в основном рассеялось по тюрьмам и кладбищам. На протяжении своей скорее всего недолгой жизни Шакир успеет наплодить нескольких детей от разных женщин и тем самым внесет свою лепту в процесс, жертвой которого стал он сам. Гетто продолжает воспроизводить себя – на горе себе и всему обществу, но на радость чиновникам, облепившим, как мухи сладкий пирог, кормушку социальной помощи для обитателей дна.